Это второе «l» с прищелкиванием языком, чуждым для галстани, показалось мне настоящим испытанием после стольких лет без практики.
Хотя поправлять палатина с моей стороны было дерзостью, юный Дориан – юный? всего-то на два-три года младше меня – улыбнулся еще шире. Может быть, он нарочно ошибся? Что-то вроде проверки? Я натянуто улыбнулся.
– Да, именно так. Вы правы, – согласился он, дернул свисающую с подлокотника нитку и продолжил: – А вы были в Джадде, сирра?
Я растерянно заморгал. В голове закрутились тысячи вариантов ответа. Что об этом говорил древний философ? Обманная атака и обманная контратака. Совсем как в поединке? Нет, лучше сказать правду.
– Нет, милорд. Мне посчастливилось учиться у наставника-схоласта, пока я работал в компании моего отца.
– И у мастера фехтования, очевидно, – заметила Анаис, рассматривая меня с таким выражением, от которого мне стало… неуютно.
Словно я был образцом на предметном столе микроскопа. Нет, словно лакомый кусочек на блюде. Я потоптался на месте, на мгновение ощутив, что должна была чувствовать когда-то Кира. Высокая девушка прислонилась к креслу. Взгляд ее ярких глаз скользнул по остаткам моего ужина: грязной тарелке, недопитому стакану воды рядом с бутылкой, подносу, нависшему над краем стола. А затем остановился на открытом блокноте, и лицо ее расцвело.
– Вы рисуете?
Не дожидаясь моего разрешения, она взяла стопку дешевой бумаги, которую дал мне дворецкий, карандаши со стуком попадали на пол. Я стиснул зубы, сдерживая возмущение. Прошло немало времени, прежде чем придворный Адриан Гибсон, сын торговца, справился с оскорбленным ревом Марло. Мускулы моего лица напряглись от ярости и унижения, но какой-то не зависящий от сознания рефлекс уже сглаживал эти чувства, превращая меня в подобие того смиренного слуги, что заботился обо мне в детстве.
– Да, ваша милость. Небольшое хобби.
Я стоял рядом с ней, разглядывая – но не через ее плечо – незаконченный пейзаж. Я нарисовал Боросево жестко и без прикрас, подчеркивая тени, которое отбрасывало на него окровавленное солнце, висевшее низко над горизонтом. Скопление приземистых домов со стеклянными пальцами городских ферм и странными очертаниями трансляционных башен. Их темные силуэты, изломанные и как будто кем-то поврежденные, раскинулись над городом. Это был не самый приятный рисунок.
– Какая прелесть! – воскликнула она и чуть развернулась, чтобы посмотреть на меня.
– Очень любезно с вашей стороны, ваша милость, – с застывшей улыбкой ответил я, – но, боюсь, это жалкое изображение не сравнится с красотой вашего города.
– Чепуха. Вы превосходно ухватили сущность нашего гордого города!
Да уж, действительно гордого. Кто это сказал, что гордость слепа? Или это было сказано про любовь?
– Как талантливо! Разве он не талант, Дориан?
Ее брат вытянул шею, чтобы увидеть рисунок.
– А вы умеете рисовать людей, мессир Адриан?
Просто поразительно, как часто за этим первым вопросом к человеку с самыми незначительными художественными способностями сразу следует:
– Не могли бы вы нарисовать меня? Или… или мою сестру?
Он показал на нее и мягко, выжидающе улыбнулся. Не получив незамедлительного ответа, юноша махнул рукой:
– Не сейчас, конечно. Я просто спросил.
– С удовольствием, ваша светлость, – моя улыбка все больше напоминала шрам на лице, и я бы предпочел грубый рев Гхена этой надоедливой, изнурительной вежливости, – только у меня сегодня был очень трудный день, лорд и леди. Привыкать заново к дворцовой жизни после долгого пребывания в бойцовских ямах…
Я замолчал, рассчитывая, что они поймут то, о чем я не сказал. Видите ли, не следует обращаться к палатинам с просьбой, и большинство придворных разговоров сводится к намекам, когда обе стороны ходят вокруг да около, как надушенные нобили в контрдансе.
Они либо не уловили смысла, либо их это просто не заботило.
– В таком случае я подожду, – сказал Дориан, приглаживая черные волосы. – Возможно, в конце недели… Кстати, это напомнило мне, зачем мы приходили к вам.
Он посмотрел на сестру, выставив до смешного тонкую полоску волос, подчеркивающую линию его подбородка. Очевидно, палатины на Эмеше не брили бороды. Его борода была похожа на карандашную черту вдоль нижней челюсти, и мне с трудом удалось сдержать усмешку. Не могу точно сказать, хотел ли он напомнить младшей сестре о цели их визита или обратился к ней совсем по другой причине. Прочитать выражение их идеально генетически выкроенных лиц было очень трудно после череды грубых плебейских физиономий, к которым я привык за время пребывания на Эмеше. Их взаимоотношения и расстановка сил оставались для меня полной загадкой.
Анаис отбросила за ухо прядь вьющихся черных волос:
– Да, в самом деле! – И снова обратила на меня сверкающие глаза; они приковали меня к месту, словно прожекторы, словно взяв в перекрестье снайперского дальномера. – Мы хотели пригласить вас, познакомить с нашими друзьями, с нашим двором.
– Это было бы прекрасно.
Я склонил голову, надеясь, что взял правильную ноту благоговейного энтузиазма. Возможно, это было проявление любезности или же часть изощренного плана, который мне пока не удалось разгадать. Я сомневался в том, что граф взял меня к себе исключительно за способности к языкам, точно так же как не был уверен и в том, что он ухватился за мои слова о щите от Капеллы. Я отчетливо сознавал, что вернулся в мир кругов и спиралей, где ничто не совершается напрямую. Контрдансы и обманные контратаки. Когда-то я чувствовал себя в них как рыба в воде. А теперь даже не знал, сохранились ли у меня жабры.
– Мы решили занять ложу отца в колизее, – предложил Дориан, разводя руками. – Вы сможете рассказать нам свою историю, пока мы будем наблюдать за схваткой.
Он снова усмехнулся, и я вспомнил, у кого встречал такую манеру забрасывать ноги на подлокотник кресла, жест самоуверенного, полновластного хозяина. У Криспина. В движениях этого мальчика была такая же беззаботная непринужденность, как у моего младшего брата, кичившегося тем, что ему принадлежал весь мир. Но вскоре я выяснил небольшое различие между ними. Восторг Дориана был искренним и чистым. Он любил Колоссо, но за состязание, а не кровопролитие.
– Если будет угодно вашей светлости, – сказал я и поклонился, чтобы скрыть натянутость в своих словах.
Я попытался представить, как буду выглядеть, сидя за защитным полем в золоченой ложе под шелковым навесом, в то время как внизу, на кирпичах и песке, сражаются и умирают люди, вместе с которыми я провел последний год. Я ощутил еще один приступ боли, сожалея, что не остался там, где был, вместе с Гхеном, Паллино, Сиран, Эларой и всеми остальными. Сожалея, что не помирился с Хлыстом. Однако когда я выпрямился, эти чувства никак не отразились на моем лице, превратившемся в идеальную маску.
– С огромным удовольствием.
Я ведь снова оказался среди палатинов.
Глава 45
Лишился звезд
О состязаниях на Колоссо в тот вечер я не помню почти ничего.
