Если вы хотите понять, с чего все началось, оцените этот момент, когда я лежал на опустевшей улице Мейдуа, с раздробленной рукой, сломанными ребрами и поврежденным позвоночником. Момент, когда я потерял сознание, а Криспин наслаждался славой и преклонением толпы. Позже, выздоравливая в своей комнате в Обители Дьявола, я смотрел голозапись, на которой его осыпали цветами и флажками на арене колизея, аплодировали бравому сыну архонта в его дурацком плаще.
Я очнулся и увидел перед собой нарисованные созвездия. Черные планки, вставленные в кремовую штукатурку, и названия звезд, сверкающие на бронзовых табличках. Садальсууд, Гельветиос… – созвездие Арма, «щит», а сразу за ним Астранавис – «звездолет». Моя комната с купольным потолком – дань уважения небесам Делоса. Это плохо. Я же умер. Откуда тогда взялась моя комната? Я попытался пошевелиться, но не сумел. Движение лишь пробудило глухую боль в костях. Впрочем, голову я все-таки смог повернуть. Сутулый человек в зеленой одежде сидел неподалеку от меня, склонившись, словно в молитве. Или в дремоте. За ним виднелись знакомые книжные полки, игровой пульт, голографический экран и картина с разбившимся звездолетом, исполненная белой краской на черном холсте. Подлинный Рудас, тот самый.
– Гибсон, – попытался произнести я, но из горла вырвался только стон.
Выпучив глаза, я посмотрел на устройство, охватывающее мое предплечье. Оно напоминало латную рукавицу или руку скелета, свободный набор металлических пластин в форме лепестков орхидеи… или какое-то средневековое пыточное приспособление.
– Гибсон…
На этот раз мне удалось воспроизвести слабое подобие слова. Гибкие иглы, толщиной с волосок, прижимали рукавицу к моей изувеченной руке. Похожее устройство, только более плотно подогнанное, окружало мои ребра; оборудование дышало жаром. Кто-то привязал ремнями мои ноги и здоровую руку к кровати, чтобы защитить от резких движений поврежденные части тела. Я представил, как эти гибкие иглы проходят сквозь мои кости, словно корни сквозь землю, ускоряя процесс лечения.
Старик шевельнулся с преувеличенной медлительностью очнувшегося от забытья усталого человека и крякнул, как скрипучее дерево. Трость соскользнула с его колен и ударилась бронзовым набалдашником о кафельный пол. Гибсон не стал поднимать ее, а подался вперед с выражением лица, которое можно было бы назвать волнением, не будь он схоластом.
– Ты очнулся, – сказал мой учитель.
Я хотел пожать плечами, но из-за этого проклятое приспособление на груди и предплечье натянулось, и мне удалось лишь выдохнуть сквозь зубы:
– Да.
– Во имя Земли, зачем ты отправился в город совсем один?
Его голос не казался сердитым. Схоласт никогда не сердится. Он первым делом учится подавлять эмоции ради возвеличивания стоического разума над человеческими порывами. И все же… все же я видел тревогу в его серых затуманенных глазах и в морщинках по углам тонкого, как лист бумаги, рта. Как долго он просидел здесь, сгорбившись в кресле?
Я шумно вдохнул и вместо ответа пробормотал:
– Как долго?
Но неразборчиво, невнятно. Высокий старик с кряхтением наклонился и подобрал упавшую трость.
– Около пяти дней. Тебя принесли уже почти мертвым. Первые сутки ты провел между жизнью и смертью, пока Тор Альма восстанавливала поврежденные мозговые ткани.
– Поврежденные? – Я невольно нахмурил брови.
Гибсон слегка улыбнулся:
– Никто не заметит разницы.
– Это шутка?
Старик посмотрел на меня и произнес:
– Альма сказала, что ты должен полностью поправиться. Она знает свое дело.
Я махнул здоровой рукой, натянув ремни. Казалось, какой-то извращенный хирург набил мою голову ватой и промыл чистым спиртом – настолько легкой она сейчас была, и только веки моргали.
– Лучше б я умер, – вздохнул я, падая затылком на подушку.
Схоласт, приподняв нависшие брови, скользнул взглядом по моему лицу:
– Не говори так больше, – и посмотрел мимо меня на узкое окно, выходившее к морю.
– Вы же знаете, что я не это имел в виду, – оправдался я.
– Знаю, – кивнул он, обхватив длинными узловатыми пальцами ручку трости.
Я снова попробовал шевельнуться, но Гибсон опустил руку мне на плечо:
– Лежи спокойно, молодой мастер.
Не послушав его, я попытался сесть, но от боли, вспыхнувшей белым пятном перед глазами, потерял сознание.
Когда я пришел в себя, Гибсон все еще сидел рядом, прикрыв веки и что-то мурлыча себе под нос. Должно быть, мое дыхание изменилось, потому что старик открыл один глаз, словно сова, на которую был очень похож.
– Я же велел тебе лежать спокойно, да или нет?
– Надолго я отключился?
– Всего на пару часов. Твоя мать обрадуется, когда узнает, что ты снова среди живых.
– Обрадуется? – переспросил я, чувствуя себя уверенней и отчасти даже бодрее.
Я оглядел комнату, двигая на этот раз одними глазами, чтобы не повторить прежней ошибки, и поинтересовался:
– Здесь есть вода?
С хирургической осторожностью схоласт встал, прислонил трость к креслу и, шаркая ногами, подошел к буфету. Взяв с серебряного подноса стакан холодной воды, он опустил туда соломинку и протянул к моим губам.
– Скажите, Гибсон, если мать обо мне так заботится, тогда где же она?
Вода показалась мне вкуснее лучших отцовских вин. Я уже знал, что услышу в ответ, но продолжал:
– Я ее не вижу.
Лицо Гибсона превратилось в тонкую маску, скрывающую боль.
– Леди Лилиана все еще в своем летнем дворце в Аспиде.
Я произнес слабое «ох», скорее просто выдох, чем сьельсинское слово, обозначающее «да». Аспида, с ее садами и чистыми прудами. Я подумал о покоях матери, наполненных слугами и женщинами.
– Мне тоже хотелось бы, чтобы она была здесь, – сказал Гибсон, потирая глаза.
В нем чувствовалась глубокая усталость, словно он просидел здесь все эти дни.
«Пять дней, – напомнил я себе. – Слишком много».
– Ради тебя она должна быть здесь, – добавил он.
Я сдвинул брови. Не его дело решать, как должна поступить моя мать. Но это был Гибсон, и поэтому я не стал пререкаться и сменил тему:
– Насколько все плохо?
– У тебя полностью раздроблена правая рука, сломаны пять ребер и серьезно повреждены печень, поджелудочная железа и почки. – Гибсон недовольно поморщился и расправил свою одежду. – И нельзя сказать ничего определенного о травме головы. Это нужно выяснять постепенно, иначе ты опять все испортишь.
Слабо кивнув, я откинулся на подушки, и глаза сами собой начали закрываться.
– Что со мной случилось?
– Ты ничего не помнишь? – нахмурился схоласт. – На тебя напали. Какие-то подонки из складского района. Мы проверили записи камер наблюдения и вычислили их, – он указал подбородком на стол, – префектами руководил Эрдиан. Они нашли твое кольцо.
Я проследил за его взглядом. Вот он – мой
