с другом не разговаривали. И он, так же как и я, чувствовал, что в этом городке происходит что-то странное.
— Да отпустите же меня, капитан, — взмолилась Присцилла. — У нас совсем нет времени. Такой возможности, как эта, у нас уже не будет.
— Возможности? — резко переспросил Баннерманн. — Какой возможности?
По лицу Присциллы пробежала тень. Она стала похожа на человека, который сболтнул лишнее, а теперь жалеет об этом.
— Убежать отсюда, — ответила она уклончиво. — Они все заняты. Если нам повезет, они лишь с восходом солнца заметят, что нас здесь уже нет.
— Заняты? — не унимался Баннерманн. — Чем же они заняты?
Тишину ночи нарушил еще один, более громкий, удар барабана, и мне даже показалось, что я слышу пронзительный звук трубы, доносящийся откуда-то издалека. Словно в ответ на удар барабана…
Присцилла шумно вздохнула и снова попыталась высвободить свою руку. Ее взгляд был умоляющим, и я почувствовал, как в моей груди что-то легонько, но мучительно кольнуло. Все это было странно: я знаком с этой девушкой лишь несколько часов, но она стала для меня такой близкой, как будто я знал ее уже многие годы. Мне было больно видеть, что кто-то причиняет ей боль. Однако я лишь отвел взгляд и опустил голову.
— Они собираются все вместе, — сказал Баннерманн. — Не так ли? Они все идут на рыночную площадь, ведь так?
Он имел в виду, что все жители городка шли в направлении, противоположном тому, куда двигались мы. Над крышами в центре Голдспи виднелись отблески огня. Там, должно быть, пылали костры. Много костров.
Присцилла отрешенно кивнула:
— Да.
— А зачем? — спросил Баннерманн. — И к чему этот барабан? И эти костры? Для чего они?
— Я… я этого не знаю, — пролепетала Присцилла.
— Лжешь! — Баннерманн вывернул ей руку, правда, лишь чуть-чуть, чтобы причинить ей небольшую боль и тем самым показать, что ей не удастся отделаться от него обычными отговорками. Я вздрогнул. Еще немного — и я бросился бы на него с кулаками.
— Я… я точно не знаю, — пробормотала Присцилла. — Это… этим… этим барабаном они вызывают… чудовище. Но это же сейчас… невозможно. Сейчас нет полнолуния и…
— Но у них, может быть, есть для него новые жертвы, — рявкнул Баннерманн. — Ведь так? Они вызывают чудовище, чтобы совершить жертвоприношение. Или жертв несколько?
Присцилла больше ничего не отвечала и лишь изо всех сил пыталась высвободиться. Баннерманн еще крепче вцепился в нее, но тут же отпустил, когда я повернулся к нему и грубо дернул его за плечо.
— Отпустите ее, Баннерманн! — прошептал я. — От того, что вы причиняете ей боль, все равно нет никакого толку.
Баннерманн, отпустив запястье Присциллы, оттолкнул мою руку и впился в меня взглядом.
— Что-что? — резко сказал он. — Нет никакого толку? Вы что, Крэйвен, ослепли или ослабли умом от страха?
— Что… к чему вы клоните? — удивленно спросил я.
Присцилла сделала несколько шагов назад и в страхе прижалась к стене. Она смотрела то на меня, то на Баннерманна.
— К чему я клоню? — переспросил Баннерманн. Он уже и не пытался говорить тихо, наоборот, почти кричал. — К тому, о чем я уже давно догадываюсь, вы, недотепа! Почему, по-вашему, мы смогли так легко улизнуть, если этот городишко — одна большая западня?
— Потому что… потому что они…
— Потому что они заняты, — перебил меня Баннерманн. — Именно так. А сказать вам, чем? Они приносят в жертву людей. Они делают чудовищу жертвоприношения. Именно поэтому никто не обращает на нас внимания, Крэйвен. Потому что мы им в данный момент не нужны.
— Это неправда! — вырвалось у меня. — Это…
— И я скажу вам, кого они приносят в жертву, — продолжал Баннерманн. Его голос дрожал от возбуждения. — Моих матросов. Именно поэтому она и не хотела, чтобы мы пошли на берег и разыскивали их там, Крэйвен. Потому что она точно знала, что будет происходить. По крайней мере, она на это надеялась. Она предполагала, что они принесут в жертву моих матросов, а мы тем временем сможем скрыться!
— Это неправда, — сказал я. — Это…
—
И тут я его ударил. Я не знаю, кого это больше удивило — его или меня самого. Казалось, моя рука сама по себе сжалась в кулак и ударила его по лицу. Баннерманн отлетел назад, ударился о стену и сжал кулаки. Но он не нанес мне ответный удар, а лишь презрительно посмотрел на меня.
— Ну, теперь полегчало? — спокойно спросил он.
— Я… простите меня, — сказал я, запинаясь. — Я не хотел этого делать.
Баннерманн холодно улыбнулся:
— Да ладно. Мне не следовало так говорить. Но, тем не менее, я прав. Что скажешь?
Последняя фраза была адресована Присцилле. Девушка посмотрела на Баннерманна, несколько раз судорожно сглотнула и отвернулась, чтобы не смотреть ему в глаза. Ее губы дрожали.
Я шагнул к ней, взял ее пальцами за подбородок и заставил посмотреть мне в глаза.
— Это правда? — спросил я.
В ее глазах, смотревших на меня, заблестели слезы.
— Да, — прошептала она. — Они вызывают чудовище только тогда, когда… у них есть для него жертва.
— Но ведь ты же говорила мне, что они делают это только в полнолуние, — недоверчиво сказал я.
Баннерманн фыркнул.
— Так сейчас как раз полнолуние, Крэйвен, или почти полнолуние. Кроме того, Донхилл не может упустить такую превосходную возможность преподнести чудовищу дополнительную жертву.
— Это неправда, — пробормотал я. — Скажи же ему, Присцилла, что все это неправда.
Присцилла всхлипнула. Ее пальцы нервно скользнули по моей груди и плечам, она взяла меня за руки. Я вздрогнул от боли. Мои обгоревшие пальцы все еще болели, а удар кулаком по лицу Баннерманна снова разбередил раны. С моих пальцев капала кровь, оставляя темные пятна на ее одежде.
— Это правда, — прошептала она.
— И ты это знала?
Она кивнула.
— Да. Я… подслушала разговор двух помощников Донхилла, когда выходила из дома, чтобы… найти плащи для вас, — сказала она, запинаясь. — Но это был мой единственный шанс, Роберт, пойми меня.
— Шанс? — гневно спросил Баннерманн. — Для кого? Ты хотела заплатить жизнями моих матросов за свою собственную свободу?
— И за нашу свободу, Баннерманн, — грубо сказал я. — Помолчите же вы, в конце-то концов!
— Он прав, — тихо сказала Присцилла. Ее голос начал дрожать, и она заплакала. — Я… я должна выбраться отсюда, Роберт. У меня была только вот эта, единственная возможность. Когда горит жертвенный огонь, все жители собираются там, у речки. Даже охранники. Мы не смогли бы уйти так далеко, если бы они все не были так заняты.
— А мы дальше и не пойдем, — гневно сказал Баннерманн.
Я отпустил плечо Присциллы, обернулся и задумчиво посмотрел на него:
— Вы намереваетесь вернуться?
— А вы нет?
— Но ведь это же самоубийство! — воскликнула Присцилла. — Вы ведь ничего не сможете сделать!
