— Да, конечно! — Ольга выудила откуда-то печатную машинку, быстро, привычным движением заправила в нее лист и оглянулась на меня — Диктуйте!
Я подумал секунду и стал выдавать вслух кусок текста, готовый к тому, чтобы вставить его в очередную книгу «Гарри». Ольга затрещала на машинке — да так быстро, так ловко, что я невольно ею залюбовался. Ей-ей, на ноутбуке она бы работала еще быстрее, но и тут девушка выдавала просто чудесный результат — она работала вслепую, всеми пальцами, и успевала записать все, что я говорил без всякого усилия и каких-либо напрягов. Ощущение было, будто я своим голосом запускаю печатного робота, пальцы которого мелькают с такой скоростью, что уследить за их движением сможет вовсе даже не всякий человек.
— Я могу еще быстрее, но тогда уже быстро начинаю уставать — слегка смущенно пояснила Ольга — А с такой скоростью могу печатать сутки напролет. Устану, конечно, но не так, чтобы очень.
— Языки какие знаете, кроме английского? — продолжал экзаменовать я.
— Французский, немецкий, испанский, португальский, китайский, японский, хинди… — застенчиво улыбнулась девушка — Могу говорить, могу и печатать — кроме китайского. Там с печатанием все сложно. Но читаю и говорю хорошо. И понимаю все, что говорят.
— Ничего себе! — невольно присвистнул я — Это как же вы столько языков изучили?! Где?!
— Говорят, у меня талант к языкам — пожала плечами девушка — Я могу выучить язык за несколько недель. Только зачем? Особой надобности как-то и не случалось. Мне хотелось читать книги в оригинале — я и выучила эти языки. А какие-нибудь суахили или вьетнамский — мне не интересны. Но понадобилось бы — я бы и их выучила.
— Вам сколько лет, Ольга?
— Двадцать пять — снова смутилась девушка — У меня сыну уже пять лет. Он сейчас с бабушкой… с моей мамой.
— Нам придется много ездить. Ребенок не помешает?
— Нет-нет, не помешает! — заторопилась Ольга — Он с бабушкой, ему с ней хорошо, а я… я все равно постоянно здесь, на работе. Света белого не вижу!
Ольга покосилась на отгороженный закуток, откуда уже выглядывала физиономия мужчины, и тихо мне пояснила:
— Папа! Постарайтесь его обаять, ладно?! У него сложный характер, но он хороший, очень хороший! Я не хочу его огорчать! Честно скажу вам — я и без его разрешения пойду к вам работать, не беспокойтесь, но очень прошу вас с ним поговорить, и пусть он мне разрешит. Мама за меня, а он вот уперся, и все тут! Говорит — не отдам дочь какому-то там боксеру! Чтобы он ей морду бил!
Ольга прыснула со смеху, и я тоже не удержался. Смеялась она заразительно — ямочки на щеках, полные губы, готовые раздвинуться в улыбке. Хорошая девчонка, как мне кажется. Не стервозная. Стерв я сходу вижу — они сразу или начинают манерничать, чтобы мне понравиться, или тут же показывают свой норов. Сьюзен — вот та настоящая стерва. Она это и не скрывает. А мужики для нее лишь средство для удовлетворения сексуальных потребностей, потом друзья, и потом деловые партнеры. Хотя… «деловых партнеров» я все-таки поставил бы на первое место. Если что американцы и американки умеют, так это ставить дело превыше всего — сделал дело, а потом хоть свальным грехом занимайся. Всем на тебя плевать. А если не сделал… никакая дружба и никакая любовь не спасет от увольнения.
— Доча, ты чего там стрекочешь? Кто пришел?
— Это к тебе, папа! — Ольга сделала мне «страшные глаза» — Поговори с человеком!
— Ко мне? Пусть проходит человек! — оживился мужчина, и я понимающе подмигнул Ольге, мол — все будет в порядке!
Лев Моисеевич Фишман был грузным человеком, выглядевшим старше своих пятидесяти лет. То ли из-за тучного сложения, то ли из-за испанской бородки, то ли из-за набрякших под глазами мешков, а может потому, что на его лице отражалась вся многовековая тоска гонимого всеми странами «богоизбранного народа» — как себя называют евреи. Вот если кто-то кроме цыган и умеет жить в чужом обществе, не врастая в него корнями и совершенно не ассимилируясь, так это точно евреи. Умеют они сохранить и особенную внешность, и образ жизни, и без всякого сомнения — образ своего мышления. Народ умный, народ дельный, но… своеобразный, и к ним тоже нужно привыкать особо — как к тем же кавказцам либо цыганам. Знаешь, как с ними общаться, как находить точки соприкосновения — все будет хорошо. Не знаешь… лучше все-таки знать. Нет народов плохих, есть люди, которые не умеют находить общий язык. За исключением жителей Сентинельских островов, которые убивают любого чужака, попавшего на их территорию.
Лев Моисеевич не был карикатурным «еврейским гусаром», одним из тех, кого показывают в комедиях или боевиках, и которые чаще всего выступают комическим персонажем («Мы, гусские, дгуг дгуга не обманываем!»). Речь старого петербуржца была правильной, литературной, голос — звучный баритон, а манеры выдавали в нем человека, привыкшего к уважению и даже почитанию. Эдакий профессор с кафедры медицины, либо биологии.
Однако фартук, похожий на фартук сапожника из фильма «Женитьба Бальзаминова» вносил некоторый диссонанс в образ университетского профессора, можно сказать принижал этот самый образ, опуская его до уровня простого гравера-ювелира из маленькой лавчонки забытого богом Брайтона. В общем — как не пыжься, а работяга ты, и есть работяга. Стоило ради этого уезжать со своей Родины? Ну да, да… гонения… никакой свободы… того и гляди посадят и все отнимут… как страшно жить! А теперь не страшно. Теперь ничего не отнимут. Теперь — все просто отлично! Ибо нечего отнимать!
— Итак, молодой человек, что вы хотели?
— Я Михаил Карпов, и вы хотели со мной встретиться — выдал я горькую правду. От чего лицо «профессора» сразу посерьезнело.
— Вы — Михаил Карпов?! — Фишман был искренне удивлен, и даже недоверчив — Мне сказали, что вам за пятьдесят! Я смотрел по телевизору ваш бой с этим негром… как его там… Али! Вот — Али! На экране вы выглядели старше!
— Так получилось — терпеливо пояснил я, и улыбнулся — Ну что, поговорим?
— Пойдемте… — Фишман сделал приглашающий жест рукой и я проследовал за ним в застекленную полупрозрачным стеклом-«метелицей» комнатушку, даже не комнатушку, а так… маленькую мастерскую, где умещается только стол с инструментами и стул для посетителя. Закуток, по другому и не скажешь.
— Присаживайтесь, пожалуйста! — предложил Лев Моисеевич, и облегченно вздохнув грузно приземлился… вернее «прикреслился» в кресло, свободно вращавшееся вокруг оси. Сел, и вперился в меня взглядом черных, как у своей дочки маслянисто-блестящих глаз.
— Никак не могу поверить, что мы с вами в одном возрасте! — Фишман недоверчиво помотал головой, а я индифферентно пожал
