Мама любила говорить, что худшая ошибка может привести к лучшему в жизни, что иной раз посмотришь и увидишь: ты нашла счастье в том, что чуть тебя не сломило.
Я предположила, она имела в виду меня и обстоятельства, связанные с моим появлением. Она не говорила, что я влетела в ее окно, словно кинутый кирпич. Не говорила, что, если бы я не родилась или она раньше ушла от моего отца, могла бы быть совершенно другим человеком – гораздо лучшим, более счастливым и реализовавшимся. Я лишь знала, что до рождения меня и свадьбы с ним она собиралась стать актрисой. Надеялась стать одним из ослепительных лиц – с неестественным свечением, серебристым и мягким, с ослепительно белыми зубами – на экране.
После окончания старшей школы она переехала в город в погоне за мечтой – стать знаменитой, быть кем-то. Она рассказывала, что уже подобралась очень близко к своей мечте, но ей пришлось отстраниться. Эта сказка на ночь, в которой на фоне города разворачивались события, привела меня к самым потрясающим фантазиям. Часть этой истории, роскошный кусочек в самом центре, была посвящена лету, когда она рассталась со своим парнем и переехала в пансион, в котором смогла снять комнату. Лету, когда она почти получила желаемое, прижимаясь лицом к стеклу, заглядывая внутрь. А потом новость обо мне, и вот она – напуганная, еще и двадцати нет.
Сказка заканчивается так: она стоит у окна на четвертом этаже пансиона для молодых девушек, где арендует комнату, выходящую на улицу, ее согревает свет миллиона других окон. Ее ноги, ступни полностью, болят после танцев. На этой неделе ее волосы бордового цвета. Они распущены, резинка потерялась, локоны на свободе. Съемка авторского фильма с ее участием закончилась, и этим вечером состоялась вечеринка в честь окончания съемок: они праздновали на сэкономленные деньги из мизерного бюджета. «Не уходи! Не уходи! – говорили они. – Ты все еще наша звезда! Останься». Но она должна была идти. Комендантский час. Исполнительный продюсер вызвал ей такси. Теперь она стоит у окна вся во власти так недавно пережитого, помнит каждый момент, ноги горят.
И тут слышит его.
Он ее нашел. Он на улице. Стучит по воротам, выкрикивает ее настоящее имя, не то, которое вскоре напишут в титрах, а из документов школы в Гудзонской долине в часах и жизнях отсюда. Если бы она осталась на вечеринке, они бы разминулись. Но она здесь, у окна, а он, мой отец, который пока не знал про меня, у ворот.
Здесь сказка обрывалась. Видимо, ее настоящее имя, произнесенное на темной улице города, все испортило и окрасило картинку в черный. Дальше она ничего мне не рассказывала, словно время остановилось, когда она тем июльским вечером почти двадцать лет назад спустилась к нему.
Теперь могла начаться моя история. Я знала лишь, что если хотела что-то поменять, то должна покинуть этот подвал, отправиться туда, где меня не хотели видеть.
Мамина спальня, которую она делила со своим вторым мужем, находилась на первом этаже и выглядывала на подъездную дорожку, не сокрытую ни одним деревом. И мама в темноте слышала, как летучая мышь. Я дождалась, когда она включит фильм, и осторожно подняла чемодан над подвальной лестницей, не опуская его на грохочущее сломанное колесо. Выключила датчик движения от уличных фонарей и выскользнула на улицу через высокую заднюю дверь из стекла. Через нее мне было видно все, что происходило внутри, но оттуда никто не мог ничего разглядеть в разлитой снаружи темноте. Задний двор смотрел на скопление деревьев, и я могла обойти их и добраться до поворота на дороге по периметру по тропе, освещая себе путь позаимствованным из шкафа фонариком. Там, под ивой, я оставила чемодан, спрятав его под ежевичный куст. Вернусь за ним позже. Мама научила меня никогда не убегать без ничего.
Я помнила. Впервые я сбегала в девять – и она была со мной.
Мы вдвоем стояли на обочине, моя одетая в лохмотья разъяренная мама и я, немытая и беспокоящаяся, что нас собьют. Мы держали табличку из истрепанной картонки, на которой аккуратно разноцветными маркерами написали: Подвезите нас в город. Хорошая компания. Милый ребенок. Мама умеет петь. Последнее – преувеличение. Из всех любимых вещей нам удалось спасти из дома только чемодан и ящик из-под молока – пока из своей мастерской не вышел волосатый социопат и не обнаружил, что мы сбежали. Так мы называли моего папу, чтобы не упоминать его имя. Произнесенное, оно будто давало ему силу, а он больше не имел над нами власти. Мы не смогли вынести из дома все, что хотели, а когда вместе отправились копать землю за помидорами черри – в саду на заднем дворе были посажены их ряды, – мама не нашла, что искала. Время вышло. Он мог обнаружить нас в любую минуту. Закончит рисовать – и узнает, что мы сбегаем от него.
Мы собрали вещи и долго шли до двухполосного шоссе, стараясь не попадать в зону видимости от подъездной дорожки. Нашли безопасный поворот. Ива предоставила нам убежище. Я повторяла за мамой: как она вытягивала руку с поднятым большим пальцем и смотрела на дорогу с зазывающим выражением лица, с каким она, словно магнит, притягивала водителей. Мне хотелось помочь, и она сказала, что у меня талант от бога.
Мы планировали пойти прямо к автомагистрали. Нас интересовали ведущие на юг, через Нью-Йорк, трассы. Подошло бы любое транспортное средство при условии, что оно приблизит нас к городу – туда нас направил предсказатель судьбы. Мама возобновила бы свою карьеру и снова ходила бы на прослушивания – начала бы с малого, например со студенческих пьес, короткометражных фильмов, а потом, возможно, наняла бы преподавателя по вокалу и попыталась пройти в Офф-Офф-Бродвей. Ее мечта воскресла. Что касалось меня, я пока ни о чем не мечтала, но планировала найти себе мечту и носить ее перед мамой, чтобы она признала тот же огонь во мне.
Она сказала, я пойду в школу с городскими детьми. Придется заставить себя не стесняться. Возможно, она запишет меня на тхэквондо или кунг-фу, чтобы я могла защищаться, потому что городские улицы – это не тропинки в лесу, и здесь недостаточно свистка выживания. Мы найдем, где остановиться.
А что насчет того дома, в котором ты жила? – спросила я. – Почему не
