кивнув журналисту, и добавил с азартом спорщика: — Мы и раньше часто это обсуждали. Когда воры растаскивали промышленность, я возмущался. А ты меня утешал: из рынка, из экономической свободы вырастет свобода политическая. Ну и где она? Нет ее, так?
Клигин тяжело вздохнул, выпрямил ладонь и яростно ответил:
— Где уж там… Даже из их выступлений исчезло слово «демократия». Все больше говорят о патриотизме, о стабильности. На окраинах тлеет война, и всех недовольных объявили пособниками врага. В тюрьмах — пыточные условия. Бюрократы творят что хотят. Оставили парочку партий-марионеток. По новым законам, они должны быть верноподданными, большими по численности. Отменили референдумы. Судьи управляются верховником. Все оппозиционные телеканалы и газеты задушены, подчинены Медвежутину. Мне ли этого не знать?
— О, я прекрасно помню твои репортажи для радио «Свободная волна»… Ты ведь поначалу туда устроился, когда погиб Валейцев и закрыли радио «Тантал»? Ты довольно лихо срывал с правителей фальшивые маски. Пока ты работал, им не удавалось втереть очки наивным иностранцам… Как же, помню.
— Да, было дело… «Свободная волна» — радиостанция зарубежная, здесь был только корпункт. Одно время я совмещал работу в газете и на радио. Но и в «Свободной волне» я пробыл недолго, вскоре ее тоже закрыли. Да что там говорить… Везде негласная цензура. Все попытки рядовых людей повлиять на жизнь страны пресекаются на корню. Это уже не граждане, а холопы… Забастовки запрещены, митинги разгоняют. Выступления по телевидению на сто процентов лживы и бессодержательны. Безысходность, отчаяние… Демократия уничтожена.
Дареславец кивнул, соглашаясь. Разговор переходил в нужное ему русло.
— Валентин, я же тебе говорил: свободы будет все меньше. Болтая о свободе, власти сбросили с плеч заботу о нищих слоях. А потом, как я и предсказывал, капитал собрался в руках узкой группки. А где крупный капитал, там и диктатор. Так? Все это было очень легко предвидеть. Рынок ведет к монополизму. Монополии требуют диктатора. Это же прописано во всех старых учебниках. Ты мне возражал, что этот взгляд устарел. Ну, а сейчас ты разве не видишь — все это правда! Так?
Клигин, замявшись, ответил:
— Но ведь раньше было еще хуже. Сейчас есть хотя бы ширма, а пятнадцать лет назад не было и ее. Всем управляла партия. И ты защищал прежний строй, а в нем была уйма отвратительных черт. Да еще как защищал! С пеной у рта! Из-за этого мы ведь ссорились чуть не каждую неделю.
— Признаю свои ошибки… — склонил голову Дареславец — Ты прав, тот строй разложился изнутри. На прошлой неделе ты здесь об этом целую лекцию прочел, а я все вздыхал и кивал. Как ты сейчас киваешь. Но, черт возьми, сколько можно ссылаться на пороки прежнего строя? Сколько можно оправдывать сегодняшнее свинство вчерашним свинством?! А между тем, ты прав — свинства все больше. Ну, сам посуди: обещали создать миллионы собственников, а на деле что? Обесценили сбережения, создали миллионы нищих. Обещали правовое государство, а создали полную бесконтрольность и безнаказанность. Уж я-то знаю, какое у нас воровство. Стоит взглянуть на моих коллег, чиновников! Это же сборище идиотов и негодяев! Какой-то паноптикум!
— Да, я удивляюсь, как ты можешь работать в такой обстановке.
— Приходится. — чиновник пригладил черную бороду — Если уж я решил в молодости сделать хоть что-то полезное для людей, то вынужден цепляться за всякую возможность…
— Неужели ты веришь, что в одиночку сможешь противостоять этим безобразиям? Сам же говоришь, что все это — государственная политика…
— Да как тебе сказать, Валентин…. Конечно, я не верю что один в поле воин. Но оставить эту работу я не могу. — по тону Дареславца было видно, что тема ему неприятна — В причины этого не стану углубляться… Считай, что корни этого в моей психологии. Ведь у каждого есть какие-то комплексы, преодолеть которые очень сложно.
— И у тебя, видимо, комплекс борца-одиночки? — с симпатией улыбнулся Клигин
— По крайней мере, мне лично себя не в чем упрекнуть. Взяток не брал, особняков за рубежом не строил на ворованные деньги. В «Единую Рабсию» тоже не вступил. Так? Отговорился равнодушием к политике. Не раскрывать же им свое отношение к этому режиму… Но сейчас речь-то не обо мне. Речь о том, к чему привели рыночные реформы. Появились миллионы нищих, бездомных и безработных. Нет денег на культуру, науку, образование. А вместо демократии воцарилась диктатура. Так?
— Так. — угрюмо вздохнул Клигин.
Друзья помолчали. Внизу, под горой, журчал минеральный источник. Верхушки сосен колыхались от ветра. Над горой, раскинув крылья, парил черный беркут. Небо хмурилось. Вслед за легкими перистыми облаками, из-за гор подступали клочковатые тучи. Собирался дождь.
— Как ты считаешь, почему так происходит? — нарушил молчание Дареславец, из уголков глаз метнув быстрый взор на Клигина. Тон его был размышляющим, тихим, даже вкрадчивым. — Почему народ отсечен от управления страной? Почему исчезла свобода слова, собраний?
Журналист насмешливо ответил:
— Мои друзья из «Груши» уверены, что всему виной старая психология правителей.
Не ясно, к кому более относилось ехидство Клигина — к друзьям-либералам или же к собеседнику, которого такой ответ рассердил не на шутку.
— Глупо! — Дареславец резко выпрямился, оперся руками на столик — Валентин, ты же не так слеп и глуп, чтобы это повторять! В стране давно уж новые правители, с новой психологией, и служат они охране новых порядков. Худших, чем прежние. По сути, эти негодяи ведут против народа профилактическую гражданскую войну. Чего стоит недавний погром в Зловещенске!
— Все же мы сделали об этом честный репортаж… У меня есть старые связи с иностранными журналистами, и я тайно передал им диктофонные записи… Я ведь после этого погрома сразу рванул в городок, и по горячим следам собирал рассказы избитых и искалеченных людей… Мы искренне пытаемся защитить граждан, помешать полицейским тварям… Другое дело, что возможности у нас уже не те.
— О, да! Признаю ваши лучшие намерения. Вы остаетесь демократами не только по названию. Но вот скажи мне, на кого вы опирались все эти годы? На какую группу в обществе?
— Ну, на граждан… На народ… — ответил Клигин, все более замедляя речь — И на законы, конечно. А кроме того… на мораль.
— И чем кончилось? — Дареславец подпер ладонью бороду, критически глядя на собеседника.
— Ты прав… — Клигин покраснел и виновато склонил голову — Полным провалом.
— Иначе и быть не могло! — резко, отчетливо принялся рубить Дареславец. В его голосе появились поучающие нотки, он поднял вверх указательный палец. — Народ состоит из разных групп, с разными интересами. Граждане? А кто это? Гражданин олигарх и гражданин землекоп «равны» перед судом и на выборах в парламент. Но! Равенство по закону не есть еще равенство в жизни. Роскошь на одном полюсе, бедность — на другом. Так? Чем больше богатство, тем меньше людей им владеют. То же самое происходит и с властью. А законы пишет кучка негодяев. Так? Поэтому нечего из них делать фетиш. Что до морали, то на нее никто не обращает внимания, если она не подкреплена силой. Лучше немного силы, чем много прав. Так?
— Так… Но так не должно быть! — протестующе воскликнул журналист — И потом, кроме нищих и олигархов есть ведь средние классы.
— Ты же видишь, что с ними происходит! Их разорил крупный капитал. Ларьки вытесняются огромными супермаркетами, а там работают наемные продавцы.
— Надо заботиться о среднем классе! — Клигин взволнованно повторил: — Не должно быть расслоения!
— Однако оно есть. Это факт. — тише и спокойнее ответил Дареславец — Я предлагаю тебе исходить из факта, не из мечтаний. О, я знаю, ты будешь ставить в пример богатые страны. Там эти противоречия сглажены. Часть населения просто подкуплена. Но в Рабсии для этого нет возможностей. Это бедная и зависимая страна, сырьевой придаток. У нас особые условия.
— Но ведь от этого хуже самим властям! — волнуясь, Клигин воздел руки к потолку беседки — Если исчезает средний класс, пропадает и почва для умеренных партий. Партиям оставляют узкий выбор: либо опуститься до роли холопов, либо начать вооруженную борьбу…
