…и вот она вновь – Ивонна в своей футболке-варенке и джинсах, на кухне старого дома, отец ее вываливает первую банку бобов на сковородку. Дочери хочется знать, что я думаю о переносе посещения ею врача?
В этот раз я захлопнула книгу и оказалась в библиотеке. Меня стала бить дрожь, такая же неуемная, как и когда тебя подминает грипп. Не подсыпал ли Фарандж мне какой отравы? Вспомнились облачка пыли, взлетавшие над страницами, когда я листала их. Может, то был галлюциноген? Мысль казалась нелепой, однако, учитывая, что я только что испытала (дважды!), возможно, таковою и не была. Дело в том, что в студенческие годы я занималась грибами, вызывающими галлюцинации, и хотя то время в памяти поистерлось, все ж случай с Ивонной значительно отличался от видений… более определенно, все контуры очерчены резче.
Однако, что бы ни проделал со мной Фарандж, письмо Уилки Коллинза пропало, далеко не пустячная часть наследия, за чью целостность я несла полную ответственность, даже если каталогизация его содержимого еще только предстояла… я планировала завершить ее в последнюю пару недель перед уходом; приятный способ скрасить последние часы работы. На деле мне еще предстояло составить опись всего содержимого того ящика, в котором лежало письмо.
И вдруг мои трудности разрешились сами собой. Да-да, Вероника Кройдон приложила отпечатанные описи содержимого каждого из ящиков с бумагами ее мужа, однако нести ответственность за то, что в них находилось, мы могли только после составления официального акта. Если какого-то указанного дарительницей документа не оказывалось в наличии, что ж, возможно, она ошиблась. Совершенно возможная вещь: в ящиках этих была пропасть всяких бумаг. Вероятность того, что она спустит на библиотеку всех собак за ущерб имуществу мужа, была почти нулевой. В конце концов, если бы Вероника столь беспокоилась, то разве стала бы вообще передавать нам бумаги Роджера Кройдона, верно?
Да-да, понимаю, как это все звучит. Я могла бы пойти к декану, объяснить ей, что произошло, и каков был бы ее первый вопрос: «Вы в полном здравии?» После чего она призвала бы полицию кампуса, сообщила им, что я стала жертвой возможного нападения, во время которого были похищены важные документы. Местные газеты, несомненно, пронюхали бы. Такая перспектива: стать жертвой – простофилей – меня отнюдь не радовала. Не хотела я, чтобы в оставшееся мне работать время на все, мною достигнутое, легла тень неудачи, словно бы знак того, что мой уход с поста произошел почти сразу же или вскоре после нее. Тщеславие? – да. На какое, полагаю, я вам уже о том говорила, я имела право.
Впрочем, чего мне по-настоящему хотелось, так это провести еще время с пустой книгой Джорджа Фаранджа. Когда я закончила убирать подальше кройдоновские ящики, рабочий день был уже на исходе и я не могла уйти, не вызвав удивленных взглядов. Я поехала прямо домой, наскоро приготовила перекусить и уселась выяснить, сохранила ли книга свою странную силу.
Сохранила. Я перевернула пару страниц, и вот она, моя доченька: правая рука на бедре, головка склонена влево, на лице выражение, словно она только что попробовала фрукт, который слегка подгнил. Такой была ее поза, означавшая: «Мама, я же жду». Здесь… где бы то ни было, это прошлое, какого не было… Ивонна выслушивала мой ответ по поводу ее весенних забегов. Отец ее помешивал бобы, вываленные им на сковородку. Я открыла рот и произнесла: «По-моему, у тебя может получиться. А что говорит твой отец?»
«Он сказал, чтоб я у тебя спросила», – сказала Ивонна, и я подумала: «Типично», – однако сердце у меня скакнуло. Я говорила со своей дочерью, и она мне отвечала. Пусть и маленькое, а все ж взаимодействие. Пока отец Ивонны добавлял еще какие-то бобы и консервированные томаты в свое чили, наш с дочерью разговор продолжался. Есть у нее представление, в чем именно ей хотелось бы себя попробовать? В спринте? В беге на какую дистанцию? В барьерах? Прыжках в длину? В спринте, отвечала она, на физкультуре она бегала быстрее всех в классе. Ивонна никогда не была натурой, так сказать, состязательной. Готова ли она бежать наперегонки с девочками из другой школы и постараться обогнать их? «Блин, мам, – хмыкнула она, – когда это ты успела стать одной из тех спортивных мамочек?» – «Ага, – донесся голос ее отца, – если ей хочется бежать, пусть бежит». – «Я и не отговаривала ее от бега, – возразила я, – просто хотела быть уверена, что она понимает, чего ждут от нее тренеры, вот и все».
Как забавно. После того, как кто-то уйдет, думаешь: «Только б мне поговорить с ними еще один последний разочек, я б все высказала, чего никогда не говорила, чего всегда недоговаривала, когда они рядом были». У меня из таких фраз целая молитва сложилась, от большого: «Я люблю тебя», – до мелочей: «У меня на работе на столе твоя фотография, где ты в океанских волнах на пляже в Мертл-Бич. Тебе было пять лет, ты в зеленом купальнике с вышитой оранжевой рыбкой, означавшей, как ты утверждала, что ты – рыбкина принцесса. Всякий раз, стоит мне взглянуть на это фото, я улыбаюсь, каким бы дурным или трудным ни был день». И вот поди ж ты, еще один разговор мне дарован (или нечто вполне близкое к нему), и уже я скатываюсь к привычкам полутора десятков минувших лет. Все время не покидает меня ощущение лежащей на коленях книги Джорджа Фаранджа. Я закрываю ее и возвращаю себя обратно в свою квартиру.
Мне было необходимо разыскать Фаранджа и поговорить с ним, возможно, навестить его. Весь следующий день я не выходила из кабинета, отыскивая его. Пришлось немало потрудиться, но я нашла его… на Хай-стрит в Эдинбурге, в Шотландии. Это исключило возможность очной встречи, но его телефонный номер был указан. Я записала его и потом… ничего. Я не притрагивалась к книге, которую положила на стол в гостевой комнате, и я не позвонила Джорджу Фаранджу. Я ничего не предприняла, только это был один из случаев намеренного ничегонеделанья. Чего я ждала, в точности не скажу, хотя это мог быть мой последний день в библиотеке. Я понимала: открой я книгу еще раз, закрыть ее мне будет еще труднее, – и не хотела, чтобы это мешало моей работе. На деле же скорее мне не хотелось, чтобы работа мешала тому, что давала книга.
В вечер начала моей отставки, после торжественного ужина в итальянском ресторанчике «Пеше», я зашла в гостевую комнату и достала пустую книгу. Легла с нею на кровать – и не
