“Вот тебе и работа с людьми”, - думает Ислам, комкая в руках листовки. Сейчас пройдёт очередной прохожий, лысоватый мужчина с седыми висками и надвинутой на усталые глаза кепкой, волоча за собой портфель, и… Ислам снова спрячет листовки в карман, а Паша бросит очередную свою в урну. За всё время их бригада раздала восемь листовок, и наверняка они будут не единственными, феерически недовыполнившими план.
Паша предложил выкрикивать в мегафон матерные частушки и даже полез через свой коммуникатор скачивать их из интернета. Ислам предложил взять в ларьке клюквенной настойки и петь песни из “Дня Выборов”. Через мегафон должно получиться очень внушительно. Немного посмеялись, но в конце концов скисли и занялись делом, позволяя себе иногда отвлекаться на проходящих девушек. Паша носился за ними, размахивая красным мегафоном, и за три часа набрал восемь телефончиков.
В таком темпе ползла мимо неделя, ворочая своё громоздкое тело - с кирпичной текстурой и косо наклеенными плакатами. Мишу тоже привлекли к “общественно полезным” работам, и он не был намерен с этим мириться. Всё, что он думает, лезет из него грязными, кусачими, как дворовые щенки, потрёпанные собачьей жизнью, словами.
- Вот же сволочи, - говорит он.
Ислам с Пашей уже отработали своё время сегодня, и Миха является их сменить - хмурый, как никогда.
- Должны ли мы вообще их раздавать - вот в чём вопрос, - замечает Ислам. - Здесь есть какие-нибудь нарушения. По-любому есть.
- Да мне по барабану, должны или не должны. Я не хочу.
- В том и дело, что всем по барабану. Понимаешь, если бы каждый увалень вроде тебя знал свои права, не стеснялся за них бороться и тыкать в них носом любого, кто захочет его куда-то на халяву припахать, наверху было бы куда меньше всяких уродов.
- Можешь спустить свои философские наезды в толчок, - беззлобно огрызается Миша. - Сам-то чё по утрам мёрзнешь, как шалава продажная, раз такой умный?
- Я не умный. В том-то и дело. Был бы я умным, я бы знал, где нас надули.
Миша методично скатывает стопку листовок в трубочку, чиркает зажигалкой. Глянцевая бумага горит плохо, чадит, рисуя в воздухе струйками чёрного дыма.
Яно повезло: он слёг с температурой, взял больничный и улетел на родину. А когда вернулся, был потрясён произошедшей с городом переменой.
Везде на улицах плакаты с обрюзгшими лицами, с громкими лозунгами и фамилиями под цвет российского флага. Обращались эти лица к народу, обращались в рты, кричащие с каждого столба, с каждой остановки. Ими, как обоями, заклеивалась сверху донизу любая ровная поверхность. На фасаде университета появилась надпись: “Федоевский - Победитель!”
Ислам наблюдал за людьми. Привычно и очень вяло ругали власть, а на плакаты смотрели обычно. Смотрели - и равнодушно отворачивались. Как на мусор, набросанный возле урны. Город расцвёл цветами российского триколора, красным КПССовским, пестрил медведями. Яно всё больше впадал в недоумение, от чего его акцент всплывал на поверхность, как большая черепаха:
- Что это, Ислам?
- Выборы.
- Они что, друг друга рекламируют?
- Пиарят. Это называется - пиар. Пиарасты.
- А, в Европе тоже есть пиар. Там вот эти вот, - он ткнул в плакат, - выступают по телевизору. Называется “дебаты”.
- У нас по ящику показывают и не такое. И знаешь, что тебе скажу? Хорошо, что у нас нет телевизора.
В принципе, ящик ящиком. Он для того и создан. Не хочешь видеть очередную намасленную лысину - выключи и иди спать. Или читать книжку. Но когда видишь вот это на каждом углу - поневоле поднимается раздражение.
Ислам собирает его в плевок и отправляет под ноги.
- Неужели вашим людям это нравится? - допытывается Яно.
- Не очень. Да что там. Спроси любого - и каждый тебе ответит, что он уже не помнит большую часть этих морд. А тем, кого помнит, - не верит. Совсем не нравится.
- А почему никто ничего не делает?
- Ты как ребёнок, Ян.
- Могли бы что-то сделать. Если каждый сделает понемножку, может быть, они, - он тыкает в плакаты варежкой, - захотят… подумать?
- Что сделать, например?
Ян делает шаг в сторону, на ходу стягивая варежку. Пальцы скользят по плакату, находят слабину в плохо промазанной клеем бумаге. Она превращается в его руках в комок и летит в ближайшую урну.
- Неплохо, - оценил Ислам.
Улыбка вползает на лицо, полная застенчивости, держится на губах.
- Я правильно сделал?
Он иностранец… нет, не так. Не важно, иностранец он или нет. Просто его мир - это не только родной Таллинн и кое-где этот город, его мир очень далеко отсюда, и одновременно он - везде вокруг. В кусочках, что разбросаны по комнате в общежитии, книжках, дисках с музыкой, в мелодии, что он наигрывает на своём саксофоне. Его мир - это далёкая Мексика, это Индия и Китай. Глубины океана, оркестровая яма и рёв зрителей на концерте “U2”. Он нигде, и в то же время ему есть дело до всего.
- Ещё бы, - говорит Ислам. - Ещё бы…
Хасанов тянется к соседнему плакату, глаза чешутся, кажется, на них сейчас смотрит вся улица. Краем глаза видит суету, мельтешение машин, лица людей в перегаре улицы, выражений не видно, и от этого ещё страшнее.
Делает над собой усилие. Оглушительно хохочет и срывает плакат.
- Ты чего? - пугается Яно.
- Ничего, - Хасанов смеётся, бумажка отскакивает от носка его ботинка, спохватывается, поднимает её с земли и швыряет в урну. - Не знаю. Что-то поржать захотелось, знаешь? Давай помогай.
Вместе они очищают стену от рекламы. Остаются следы клея, клочки глянца, но всё нормально. Пусть знают господа депутаты, что их рожи здесь уже побывали - и они здесь не прижились.
Глава 3
С крыши общежития можно перекинуть мостик на крышу, собственно, универа. Первый корпус примыкает углом к общаге, разделяет их каких-то полтора метра пронзительной, отчаянной высоты и два низеньких бортика с одной и другой стороны. Крыша первого корпуса запиралась на замок, и вытаскивание ключа из подсобки было настоящим адом. Как и проникновение в универ после одиннадцати, как раз тогда, когда оно на самом деле необходимо.
Сама университетская крыша не нужна никому, кроме голубей. Длинная, засранная, с хозяйственными будочками и металлическими конструкциями, отчаянно гудящими на ветру (на студенческом сленге это место называлось “коридором, поющим оду любви”, или просто “поющим коридором”). На крыше общежития ветер катал банки из-под пива, практически каждое воскресенье на головы прохожих летели бычки. Весной и осенью, пока ещё тепло, сюда выбирались на пикник; вытаскивались наверх коврики из комнат, бетон застилался разноцветными квадратами, будто цыганским одеялом. Открывалось пиво, иногда и
