А потом, когда вино подействовало недостаточно сильно, так же яростно заталкивал в себя дым. Тело теперь мягкое, кажется, дотронешься пальцами и останутся отпечатки, однако разум всё так же напряжён, натянут, как арбалетная тетива.
- А что? - говорит он с усилием. - Мы же кружок со… сопротивления. В помещении должно быть что-нибудь, чем можно нарушить закон. Не так?
Ислам не стал спорить.
- Что у вас тут случилось? Где все?
- Не знаю. Клуб распущен. Они все… это… распустились. Тебе рассказала Натали, как мы ночью отжигали?
- Конечно, рассказала. Ты уже знаешь, что вы идиоты? Сами-то ладно. Мне вас не очень жалко. Но мальчишку зачем было втягивать?
Ислама понесло, каждое слово впечатывает в лицо Славы, слушает с удовлетворением, с каким звуком хлещет оно его по щекам:
- Только не нужно мне сейчас лечить про то, что таким образом вы обучаете молодёжь. Понимаешь, он европеец. Ему посрать на ваши - наши - проблемы, на это ваше сопротивление. Он отучится и вернётся к себе.
- Он…
- Просто восторженный ребёнок. Ты вроде не идиот. Ты же знал.
Снова делает усилие, собирает себя в кулак. Снова тот самый Слава, со вздёрнутым подбородком и словами, увесистыми, как камни.
- Мне нужны такие люди. Всякие люди. Мы все боремся за правое дело, а правое дело вне наций и народов. Один человек не может ничего, но когда людей много… Как пальцы, собирающиеся в кулак… как…
Снова всё расплывается в алкогольном озере, а глаза мелеют, серебрятся белками глубоко во впадинах глазниц.
- Прости меня, - голос растекается, как сливочное масло на жаре. - Ты меня простишь, мужик?
- Да иди ты…
Взлетает ладонь. Славе удалось это с трудом, и воздух давит на суставы пальцев, заставляя их сгибаться.
- Дай мне до…сказать. Если бы не Яно, нас бы поймали. Меня и Натали точно бы поймали.
- О чём ты? - говорит Ислам. Он поднимается на ноги и брезгливо шевелит носком ботинка коробку из-под вина.
- Натали думает, у него отнялись от ужаса ноги. Но Яно не так прост, не-еет, ноги тут ни при чём. Он увидел, что нас всё равно догонят, как бы быстро мы не бежали. Там был переулок, знаешь, такой… - неясное движение рукой, - очень узкий и длинный. Троим бежать там очень трудно. И он остался, загородил собой нас.
Слава смеётся, брызгая слюной, смех затекает обратно в глотку, и он давится им, чуть не сгибаясь пополам.
- Это должен был сделать я, слышишь? Этот паршивец отнял у меня всю славу.
Он снова смеётся и вдруг очень жалобно смотрит на Ислама:
- Выпей со мной, а? Один я больше не выдержу. А там ещё полпачки осталось…
Ислам пятится. Потом поворачивается, чтобы вырваться из сонма душных запахов, убежать и уволочь за шиворот желание врезать этому человеку ногой по хлебалу.
Глава 11
Хасанов не пошёл на занятия. Вернулся к себе и так и сидел до самого вечера. Он позвонил Сонг и сказал, что не выйдет сегодня и, возможно, завтра на работу. Возможно, кто-нибудь придёт сюда. Спросит у коменданта, где жил Яно, спросит, с кем он жил. Он же совершил преступление. Верно? Так что должны опросить всех, в том числе тех, кто живёт с ним в комнате последние два года. Кто знает, как сосед по комнате любит читать книги - за раз штук пять, разложит их вокруг своего кресла и читает: сначала одну, потом отложит её на колени, возьмётся за другую. Посидит, посмотрит полным смысла взглядом в потолок и потянется за третьей. А Ислам читает корешки: одна книга о микробиологии. Что-то ужасно скучное. Другая - об астероидах. Так и называется - “Астероиды, окружающие Землю: наши спутники”. Третья - “Над пропастью во ржи”. Сэлинджер. В оригинале. Словом, все разные, и не понятно, что их может объединять, и в какую диковинную мозаику они складываются в голове читателя.
Ничего подобного не случается. Никто не пришёл его опрашивать, ни его, ни, насколько он слышал, ребят, которые были в ту ночь с Яно. Хасанову так и не пришло в голову, что можно самому зайти в отделение и попытаться расспросить о друге.
На второй день он сходил на две пары и отправился на работу, так как больше не мог выносить давящей пустоты помещения.
Яно вернули через несколько дней. Точнее он вернулся сам.
Неслышно открывается дверь, только воздух начинает своё ленивое движение от окна, и Ислам поворачивается на вертящемся кресле следом. Яно - словно вырезанная из картона фигура, кажется, от человека остался лишь контур, манекен из хрустящего хрупкого материала. Воротник куртки с одной стороны поднят, штанины смяты в гармошку, и с обуви натекают ручейки тающего снега.
Он неуклюже стягивает куртку, путается в рукавах, двигается так, как будто локти привязали к телу. Ислам ловит себя на мысли: как будто глядишь на человека, которого забирали пришельцы.
Хасанов думает, что бы сказать, но сквозняк свободно продувает голову, выгоняя все мысли.
Яно разбирается с рукавами и пытается скинуть обувь, поддевая одним ботинком другой и пятясь. Ислам вскакивает, чтобы помочь, пачкает руки об эти ботинки, чувствуется, что они насквозь промокли. Обувь размещается на батарее, и Хасанов вновь поворачивается к приятелю. На лице, словно на карнавальной маске, прорези для глаз и рта (для глаз - застеклённые), волосы выцвели до грязно-коричневого и свалялись. Очки в разводах, и глаз за ними почти не видно.
- Они тебя били? Сильно?
Яно не отвечает, и Ислам отводит его к кровати - тело под руками мягкое, будто мокрая вата, даже кости будто бы варёные - роется в вещах и находит чистую одежду.
Вопросы уже сыплются из Ислама, как горох из дырявого пакета, внутри пульсирует трусливый страх, трусливая злость, которые постепенно становятся просто страхом и просто злостью, сплетаются в эмоцию, от которой хрустят и крошатся зубы.
Ответов нет. Яно проваливается в подушку, на хлопке остаются грязные разводы. Ислам пятится, пока собственная кровать не толкает его под щиколотки. Думает: может быть, позвать врача? Теперь он один с Яно и должен сам принять какое-то решение. Дети могут отвечать за себя, но отвечать за других - это слишком страшно, а Ислам всё-таки ещё ребёнок. Где, в конце концов, родственники Яно? Дядя, мама… кто угодно.
Ислам находит в кармане куртки телефон, но дяди там не находит. Есть несколько эстонских имён, но на всех номерах девушка, безукоризненно и сочувственно растягивая слова, говорит, что абонент недоступен.
Яно сильно изменился. Целыми днями валяется
