- Как ми тебя ждаль, - сказала она неожиданно с французским акцентом. - Ты опоздаль на час. До пятого декабря ми работаем с четырёх.
И уползла спать в подсобку. Джин кланяется, как заведённый, лицо его как будто высечено из камня. Ислам с благоговением подумал, что он самый супер из всех героев, которых он когда-либо видел на экране.
- Хорошо, что ты приехал, - говорит Павлычевский. У него тоже видок так себе. Похож на зомби из дешёвого кинофильма. Даже кетчупа не пожалели: на фартуке красуется клякса. И не важно, что это клубничное желе - всё равно аутентично… - У нас здесь полный аврал. С Нового года, считай, и не отдыхали.
Возвращаясь на вторую ночь с работы, Ислам увидел, что у Кати горит в окне свет, и тут же ей позвонил. Пригласить назавтра куда-нибудь погулять.
- Возможно, - сказала она без выражения. - Наверно. Созвонимся завтра.
Этого голоса Хасанов испугался куда больше, чем гипотетической перспективы уработаться до состояния Павлычевского. Поэтому следующим утром он набрал её и назначил встречу на вечер. А потом позвонил Сонг.
- Ты охренел, - уже час дня, но голос в трубке всё ещё сонный. Ислам сразу же себя проклял: дал бы хоть женщине позавтракать. - Весь год прогулял и ещё хочешь на сегодня отгул взять? Где я буду тебе искать замену?
- Не знаю. Вызовите Павлычевского. Ну пожалуйста, Босс. Это для меня очень важная встреча. Свидание.
- Ладно уж, - бурчит Сонг. - Постою сама. Но пусть тебе будет стыдно.
- Будет! - радостно соглашается Хасанов. - Ещё как будет! Вы прелесть!
- Прелесть, конечно, - Сонг слегка успокоилась, - учти, твою зарплату я заберу себе.
Так что вечером он встречается с Катей. Ветра нет, не слишком холодно, и это идеальный день для прогулки.
В этот раз Ислам сделал значительное усилие над собой. Болтать за двоих не слишком разговорчивых людей оказалось ох как трудно; неуклюже шутил, рассказывал о днях открытых дверей в “Травке”. Поймал за хвост пролетавшую мимо сороку-красноречие и в красках расписал Джина. Она улыбалась отсутствующей улыбкой. Всё время улыбалась, словно эту улыбку нарисовали на снегу. И смеха совсем не было слышно, так что у Ислама под конец дня опускались руки. Он чувствовал себя пустотой, раскрашенным воздухом рядом с ней.
После пяти минут молчания она вдруг спросила:
- Ты скучаешь по кому-нибудь?
Ислам осторожно отвечает:
- Да. Скучаю. Скучал.
- Я скучаю по одному человеку.
Всё, что она сказала. И это ударило Хасанова куда сильнее, чем вообще обычно могут ударить слова - все и всяческие оскорбления.
И всё исчезло. Ислам со смешанными чувствами ощупывал пустоту внутри. Ещё немного, и она начнёт болеть, словно выбитый зуб. А пока молча они дошли до одинокого, непонятно для чего нужного светофора, за которым дорога превращалась в змеиный язык. Этот светофор - неизменное место встреч и расставаний, такое же культовое место, как и крыша. Памятник несбывшихся чаяний и минувшей любви, он взирал на мир тремя выцветшими до одного цвета глазами. Стёкла уже сотню лет не чищены, и к пыли душного лета приставали увядшие жёлтые листья, а сверху налипал снег. На сигналы давно уже никто не обращал внимания, машина тут проезжала хорошо если одна за пять минут.
Одна дорожка спускалась к общежитию мужскому, другая, петляя между клёнами, взбегала на холм к женскому. Поэтому под светофором всегда торчали влюблённые парочки, обычно перво-или второкурсники, ещё только созревающие для крыши любви. Сейчас там было пусто, только ворошили темноту голые ветки.
- Пока, - сказал Ислам и повернул направо. Его путь лежал мимо жилого дома. Из окна на первом этаже доносилась усталая мелодия. Сергей Бабкин.
- Счастливо, - ответила она и исчезла; среди деревьев ещё какое-то время мелькало её белое пальто.
“…держаться за край твоей души - значит, не падать низко… и ни о чём не думать, и ничего не знать…”
Голос сочится с подоконника, капает за шиворот, и Хасанов проходит мимо, зачерпнув всем своим существом голос и повторяя про себя эти две строчки. Образовавшаяся внутри пустота ошеломляюще огромна, будто за последние полчаса кто-то нагнал на подсыхающую почву, на руины некогда процветающего города экскаваторов. И Ислам с облегчением наполнил эту яму до краёв словами. Повторяя их про себя вновь и вновь, запихав руки в карманы, он шёл домой.
Вскоре корпус начинает наполняться жильцами. До начала занятий ещё несколько дней, но сессия гремит гвоздями, её грозный перст качается теперь перед глазами каждого студента.
Вот уж действительно, пришло время вспомнить, кто здесь студент.
Паша примчался взмыленный, как скаковая лошадь, утащил учебник по политологии (“Я свой спалил, чтобы согреться… в гараже ночевал. Не поверишь - такая история. Потом расскажу…”) и между делом спросил:
- Ну, как там твоя личная жизнь? Всё ещё цветёт?
- Всё кончилось.
- Ты же по ней с ума сходил. По своей девочке.
- Она не моя девочка.
Паша разворачивает к себе спинкой стул, садится, разбросав ноги. Учебник предусмотрительно прячет под мышку. На нём чёрно-белая майка, зауженные джинсы и сланцы на тёплые носки. Зимой полы здесь очень холодные.
- Не парься. Они все редкостные сучки. А вот чуваку я бы на твоём месте начистил морду. Чтоб неповадно было уводить чужих баб.
- Забей.
- Я-то забью, - Паша хмурится, искоса разглядывая друга. - Не, ну серьёзно. Ты и он, честный мужской разговор. Если начистишь ему рожу, может, и сучку вернёшь. Правда я бы, опять же на твоём месте, обратно её не взял.
Говорит назидательно, тяжело опуская каждое слово и припечатывая его взглядом. Прирождённый оратор.
- Послушай профессионала. У меня неплохой опыт в расставаниях. Здесь всё довольно просто. Если ты её трахаешь, то она твоя. Как только начинает тебя динамить - пора трубить в трубы. Когда было?
- Не было.
- Давно?
- Вообще.
- Да ты что. Ну это уже клиника, - Хасанов открыл было рот, но Паша поднимает палец, и рот сам собой закрывается. - Сейчас ты мне начнёшь лечить, что она нужна тебе не для этого, у вас чисто такая одухотворённая любовь, и тэдэ. Не начинай. Не падай в моих глазах.
- Ладно.
- Так-то лучше. Ты хочешь её отбить у этого хрена?
- Не совсем.
- Как это - не совсем?
- У друзей девушек не отбивают, -
