Ислам останавливает себя. Щёки пылают, в горле горит комок, а из груди рвётся дыхание, запертое там с десяток секунд назад. Скребётся и царапается, как закрытая в чулане кошка.
Нет сил, даже чтобы извиниться. Да и не хочется извиняться: это слово всё корявое, в сучках и задоринках. Она всё ещё смеётся, но уже беззвучно, весь смех валяется под ногами, звенит при каждом движении, как будто вокруг разбросаны серебряные монетки. А глаза абсолютно серьёзны. Песня за окном смолкает, парни ещё что-то орут выглядывающим из окон мордашкам и расходятся восвояси.
Наверное, другой человек после такого случая послал бы всё к чертям, стёр номер из телефона и намылился бы в выходные гулять с приятелями и какими-нибудь подругами. Но Ислам только разозлился на себя. Так уж выходило, что нечто незначительное (пусть даже для прочих это было довольно важным делом) само как-то ускользало между пальцами, Ислам об этом нисколько не жалел. Вспоминал с иронией, думал: “А, обойдусь”. Но когда не по плану шло то, что он держал рядом со своей душой, когда путеводная нить в руках вдруг истончалась и рвалась, вспыхивала чёрная ярость на себя. “Не смог, не добился, не получил!.. Сам виноват!” - брызгал слюной Хасанов. И, засучив рукава, брался по новой.
Поэтому через три дня, отработав своё в кафе, он ловит её утром возле кабинета социологии.
- Привет, - говорит Катя. Заглядывает в глаза, как всегда, и Ислам, разглядывая зажатую меж зубами жвачку в уголке улыбки, чувствует, как натянутая где-то под сердцем струна страха ослабевает, и сердце снова бьётся ровнее, чище.
- Хочешь сегодня сходить в кино? На “Черничные ночи”.
- Обожаю этот фильм.
- Значит, в пять за тобой захожу?
- Конечно. Я свободна. Буду ждать.
Всё вернулось на круги своя, точно этого порыва и не было.
Неожиданно в середине ноября пришла зима, за два дня снега выпало, как в январе, и стало ясно, что он уже не сойдёт до весны. Температура держалась в минус пять, а отдельные ошалевшие личности всё ещё ходили без шапок и в осенних куртках.
С Катей они ходили кормить белок в загородный парк и мерялись следами на безлюдных потемневших дорожках. Вместе, покатываясь со смеху, раскачивали люльку колеса обозрения, пытаясь заставить его снова поехать. Всё оставалось по-прежнему, вот только Ислам выстроил внутри себя кирпичную стену, чтобы не позволить больше чувствам за неё прорваться. Кормил их, как голодных зверей, бросая за загородку вырванные из контекста образы, запахи, ломти её голоса и мандраж от случайных соприкосновений рук.
Он очень боялся её потерять. Не отдавал себе в этом отчёта, но боялся до одури.
Таким образом пришёл наконец-то декабрь, подивился снежной осени и степенно проследовал за горизонт. Перед новым годом общага выглядела словно почерневшее от старости лицо. Свет горел только в самом низу, окна там светились через одно, как редкие зубы. В курилке пооткрывали окна, и на лестничных пролётах хозяйничал пробирающий до костей сквозняк.
Исламу не хотелось домой на праздники. Хотелось повидать Петра, но брат пропал на востоке. Не приедет ни на Новый год, ни на Рождество. Говорит, много работы. Спелся там с хорошими людьми и будет работать все праздники. Что же хорошего в этих людях, размышляет Ислам, если они заставляют тебя работать даже в новый год, когда все едят мандарины. Или что они там едят, в Японии?.. Может быть, сливы?..
“Ты не понимаешь, - ответил брат. - Это реальный шанс устроиться на нормальную работу. В солидной фирме. Не в представительстве солидной фирмы в российском мухосранске, нет, это и правда фирма с мировым именем. Осталось только чуть-чуть подучить язык, и контракт в кармане”.
И если ради этого придётся пропустить один Новый год на родине, что ж, так тому и быть.
Похоже, один только Ислам понимал, что это только начало. Пропустишь ты один Новый год - и следом полетят все остальные.
Обещал прислать на электронку фотографии. Но пользы от них…
Ислам никогда не любил фото. Даже прекрасные моменты, запечатлённые на них, быстро покрывались пылью и обрастали, как затонувшие корабли, ржавчиной и морскими звёздами. Куда лучше, если бы от этих моментов оставалось что-то в голове, а не в трёх тысячах пикселей на флешке.
Хасанов хотел спросить мнение у Кати, но она уже уехала на родину. Оставила ему записку на проходной всего с одним словом: “Пока!” И со смешной рожицей, нарисованной одним из тех маркеров, что валялся на столе.
В столе покоился билет на самый конец декабря. И обратно - на второе января.
Глава 8
В “Травке” Ислам работал практически с открытия. Он тогда ни черта не умел, а сюда забрёл просто потому, что увидел на дверях длинный список с подзаголовком: “Требуюся!” Здесь были и “Уборцыцо”, и “Barmens”, и “Девушки, которыи разно еду”, и даже мифические “Тарелкины”, которые потом оказались посудомойками.
Минуту постоял, разглядывая с пугающей серьёзностью накарябанные от руки буквы и пытаясь что-то разглядеть за стеклом. Снаружи сияло солнце, и он ничего не увидел.
Потому толкнул стеклянную дверь и нырнул в мягкий полумрак.
Они только что сделали ремонт, и всё вокруг буквально блестело. У стен ещё кое-где заметен строительный мусор, столики и стулья, одетые в полиэтилен, громоздились возле окон. Стойка сияла новенькой неоновой подсветкой. Пахло краской и почему-то орехами. Удивительно приятный запах.
Ислам сделал пару шагов и натолкнулся на прямого и острого, как катана, Джина. Пролепетал:
- Здравствуйте.
Джин ни черта не понимал по-русски. Однако реакция у него неплохая. Когда Ислам начал пятиться, скашивая глаза и стараясь хотя бы приблизительно вписаться в дверь, он ухватил Хасанова за ухо.
Ислам завопил, и воинственный азиат, как ему тогда казалось, размером с гору, придвинулся, поднимая вторую руку. На самом деле Джин был не такой уж большой - ростом с Ислама. Нет, конечно, для азиата он был очень высок. По рассказам Петра европеец может запросто пересчитать залысины на голове любого японца. И при желании понаставить ровно в эти залысины щелбанов. Просто казался ужасно значительным, под бровями полыхали две злые, полные блестящей нефти щели, и ещё эти пальцы на ухе, Господи, до чего же они холодные…
На шум выскочила Сонг, пальцы разжались, а Ислам, кружась в диком ужасе, как будто малыш на слишком быстрой карусели, ломанулся в сторону двери. Не попал и только чудом не
