Куда как труднее, чувствуя, как полная сумка колотит по ляжкам, пробираться обратно.
Самое насущное сейчас - деньги. Они ещё есть, но запасы стремительно тают. Стипендию перечислять перестали; кому-то переводят на карточку суммы родители, но уложиться в них всё труднее. После того, как Сонг написала, что им интересовались какие-то люди, Ислам больше не появлялся на работе. “Очень странно, - отмечает в дневнике Лёня, - что основная проблема, стоящая перед… революционерами? Нет, пожалуй, пока ещё перед добровольными затворниками, - деньги. Мы думаем, что делать, но чёткого плана на будущее пока нет. Напишу только, что воровство здесь рассматривается в последнюю очередь”.
Размышляя обо всём этом, Хасанов поднимается к себе. Дел с некоторых пор набирается уже не на ванну - на целое море, и он бросается туда с неожиданным для себя самого вожделением. Словно обезумевший от солнца бедуин, наконец-то добредший до Красного моря.
Вбегает в комнату и почти спотыкается об Яно. Он сидит на кровати, зажав ладони между коленей и вытянув ноги. Пустой, словно кожура от лимона, и даже кожа на лице отливает желтизной. Глаза за стёклами очков кажутся большими и бесконечно голубыми.
Его теперь совсем не видно. Ислам оказывается в комнате только к вечеру, одновременно с Натальей, с которой они постоянно пересекаются в течение дня, и оба, улыбнувшись напоследок друг другу, падают в кровати. Яно здесь, когда они уходят утром и когда возвращаются.
- Что с тобой, брат? - спрашивает мимоходом. - Лёня говорит, что, возможно, сможет восстановить интернет. Паша нашёл прошлой ночью серверную в главном корпусе. Осталось только открыть дверь, так, чтобы не было видно следов взлома…
Яно снимает очки, смотрит на Хасанова разреженным взглядом.
- А зачем?
- Что? - Ислам пытается заставить себя остановиться, смирить рвущих узду лошадей своей деятельности.
- Ты бегаешь, Наташа бегает. Все бегают. Всё сошло с ума. Зачем всё это?
- Так и должно быть. Нас тут, знаешь ли, пытаются обложить. Может быть, не сегодня, но завтра точно попытаются взять штурмом.
- Ради чего? У нас больше нет своего места. У нашей страны больше нет территории.
- Наша территория теперь на три этажа простирается, - смеётся Ислам. - И крыша ещё. Даже обе крыши, при желании. Твой Рубикон, а?
Хасанов никак не может отдышаться, и смех выходит запыхавшимся, фыркающим, как будто пытаешься завести мотоцикл.
Яно мотает головой, отросшие патлы на макушке качаются, напоминая поле спелых колосьев.
- Такое ощущение, что всё вдруг стало большим, а мы - маленькими. Все двери теперь открыты. Больше никуда не спрячешься. Да?
Ислам берёт Яно за плечи, держит на вытянутых руках, пристально разглядывая.
- Своё государство можно носить внутри себя. И брать под свою юрисдикцию всё, к чему так или иначе прикасаешься. Ты же так и поступил, когда выбрался на крышу, и сделал всё, что сделал. Когда пошёл сдаваться всем этим людям. Разве нет?
- Не знаю. Я… чувство было такое, как будто меня что-то ведёт. Не уверен, что хотел именно того, что сделал.
- Значит, на самом деле хотел, - говорит Хасанов. - Из-за того, что всё стало таким большим, не нужно расстраиваться, Яник.
И в порыве откровенности прибавляет:
- Знаешь, чем мы с тобой различаемся? Ты лучше. Ты обращаешь своё внимание на всё, к чему прикасаешься. И это самое, до чего ты дотронулся, становится безраздельно твоим. И всё это пришло теперь в движение из-за тебя, и движется вокруг тебя.
Ислам не совсем понимает, откуда берутся эти слова. Возможно, те бессонные ночи в самом начале, когда он ворочался и не мог уснуть, вновь и вновь подвергая сумятицу прошедших дней атаке истерических вопросов: “Зачем?” - дали свои соки в виде таких вот слов.
- Правда?
Кажется, Яно проникся. Хасанов довольно выпрямляется.
- Да. Я это вижу. Ты, может быть, нет. Не каждая гусеница представляет себе размер дерева, на котором сидит.
- Я не хочу ничего касаться. Мне хватает тебя и Наташи. Я могу вас обнять, и мне будет хорошо.
- Мы же никуда не исчезли. Мы здесь. Пусть и подчас слишком усталые.
Яно кивает и снова уходит в свою меланхолию, но Ислам уверен, что там теперь с прояснениями.
Глава 23
Леонид вылетает из подвала, словно стартующая по пусковой шахте ракета. С ног до головы в паутине, из карманов тянутся и оседают шлейфы пыли, а по полу - похожие на плоские змейки шнурки от ботинка.
- Что это ты?
Паша скучает в курилке у камина, но, завидев торжественно несущего деловой вид Леонида, увязывается за ним.
- Так, - отвечает Лёня, не останавливаясь, - шатался по нашей альма-матер.
- Заметили?
- Выше бери. Я проник в серверную! У тебя комп работает?
Паша издаёт ликующий вопль, бежит вперёд Леонида и с поклоном делает вид, что распахивает перед ним и без того открытую дверь. Смотрит со смесью неодобрения и восторга, как следом вползает цепочка грязных следов. Лёня успел побывать, похоже, ещё и на крыше, спину которой весь день массирует твёрдыми холодными пальцами проливной дождь.
- Что ты? Починил? - Паша виснет на ручке двери, орёт в коридор: - Ребята! Сейчас будем проверять сеть. Включайте все машины.
- Тише ты, - сквозь зубы говорит Лёня. - Я только свич попингую. Нам отрубили свич в корпусе университета, и я надеюсь, что именно его я сейчас включил.
Он не садится, нетерпеливо ходит туда и сюда, грязные следы сливаются в жирную полосу. Руки у него тоже грязные, и он держит их перед собой ладонями вверх.
- Было бы отлично, если бы бортовой компьютер снова заработал, - говорит Паша.
- Не мели чепуху.
- Нужно узнать, в какой мы звёздной системе, кэп. На той мегафоновской байде много не налетаешь.
Паша нахлобучивает кепку задом наперёд, словно звёздный шлем, вытягивается по струнке, вскинув ладонь к виску. Но Леонид уже не смотрит, склонился перед
