В одном из последних постов он написал: “Я прошу, если правительство решит применить к засевшим в этом здании студентам силу, быть помягче. Всё-таки среди них встречаются здравомыслящие люди”.
Женя тоже ведёт блог, скрупулёзно и с юмором выкладывает туда посты о повседневной жизни общежития. Носится по этажам со старенькой мыльницей и щёлкает, щёлкает, щёлкает всё подряд. Там на самом деле было что показать миру, и большая часть этих картинок оправдывала смену вывески, которую предложил Игорь. Например, велопробег длинной в этаж на двух горных велосипедах и одном детском, добытом в подвале. На маленьком, растёкшись по сиденью задом, восседал Миша. Есть фотография с ним крупным планом: колени задевают за локти, рама чуть не прогибается, а колёса пытаются расползтись в разные стороны. Чтобы держать руль, ему хватает одной руки, второй он в это время пытается дотянуться до удирающего на горном велике Лоскута. Фото комнат, от которых понятие “творческий беспорядок” непременно постаралось бы уползти подальше. Слайды, играющие на контрастах между этим миром, тёплым и ярким, как апельсиновое солнце, и тем, где за окном роются в мусорных баках собаки и личность в тулупе. У Жени оказался отличный вкус. На одной из его фотографий запечатлены сквозь слоёный пирог табачного дыма Ислам, Наталья, Яно и позади - огромное заглядывающее в окно лицо ночи. Сейчас это окно заколочено, в узкую щель, куда днём вливается, будто молоко через горлышко кувшина, свет, ночью видно разве что движение тополиных ветвей.
Лица здесь слегка размыты, это нормально для Женькиных фотографий, всегда стремительных и непринуждённых. Наташа сидит на краю подоконника, Яно вытянулся во всю оставшуюся длину, похож на нерождённого ребёнка - подтянул к животу колени, лицом зарылся в коленки девушки, и между её пальцами пробивается рыжая шевелюра, напоминающая африканскую траву.
Прямо на полу сидит Ислам, на его плече белой мышкой покоится одна из ступней Наташи. Наклонён вперёд. В неустойчивой позе, в положении плеч, в выдвинутом вперёд подбородке читаются напряжение и тревога. Это ночь полуторанедельной давности, ночь, когда жизнь общежития изменилась и всем было не до позирования перед фотокамерой. Самые лучшие фотографии как раз такие, непричастные, практически случайные и в то же время несущие в себе огромный заряд энергии, огромное значение. Ислам не помнит, как от стола переместился в ноги Наташи, для Женьки впоследствии оказалось сюрпризом то, что он, оказывается, брал с собой в ту ночь камеру. И тем не менее в череде фотографий “из-за границы” эта оказалась первой.
Эта фотография расползлась по рунету, подобно новому фото каких-то киноактёров, мелькала буквально в каждой посвящённой бунтовщикам новости. Гораздо позже какое-то зарубежное интернет-издание выложило статью об этих и последующих событиях, сопроводив её той же фотографией, и после этого картинка начала своё триумфальное путешествие по сайтам всего мира.
- Эй, Хасанов. Не хочешь посмотреть пару записей? В Яндексе висят, в топе, - спрашивает Лёня.
- Что там? Голые женщины?
- Лучше. Это касается нас.
- Что это? Они решили признать нас как самое маленькое государство?
Лёня качает головой.
- Маленькое? Да мне кажется, здесь толпы людей. Каждый день встречаешь новое лицо.
- Мне тоже. Так что там?
С загадочным лицом Леонид подводит Ислама к компьютеру, и Хасанов читает, что Государственный университет закрывается из-за забастовки студентов. Международный институт рынка в осаде, в корпусе засели учащиеся. Забаррикадировались не хуже них. Педагогический умудрились спалить практически дотла. Всё за прошлую ночь.
- Мы больше не одни. Понимаешь, что это значит? Чем больше людей, тем весомее мы становимся. Мы уже не одинокий кирпич, а кирпичная стена. Они больше не могут не обращать на нас внимания!
- Надеюсь, всё-таки не обратят, - говорит Ислам, перечитывая новости.
- Если бы мы не сидели по норам, все по отдельности, как лисы…
Хвост фразы повис в воздухе, будто хвост воздушного змея на проводе. Лёня пытается представить, что бы тогда было, лицо темнеет.
А буквально на следующий день им отключают свет.
Электронные часы в холле второго, прежде чем погаснуть, показали 23:12. Приёмник щёлкнул, будто кто-то обрезал плёнку, и осколки мадонновской “Frozen” повисли в воздухе. Диваны в это время ещё все заняты, слышен шелест учебников, руки погружены в истёртые зеленоватые обложки с грязной библиотечной печатью, словно в этакое болото знаний. На столик в углу Лёнька, у которого перегорела в комнате лампочка, вытащил фикус, и последние двадцать минут оттуда доносился усыпляющий, словно стрекот насекомого, скрип ножниц. В темноте крона растения напоминает гордое и могучее дерево африканского тропического леса. Кто-то чиркал в тетради, и скрип карандаша в ту секунду, когда отрубилось радио, был слышен особенно пронзительно.
Ислам решил наконец-то подступиться к “Великому Гэтсби”, которого в своё время отложил за занудностью, но на третьей странице руки усталости легли на лоб, и он уже дремал, убаюканный музыкой, укрывшись от света лампы книгой.
Наступление темноты не хуже хлопка в ладоши. Ислам спускает ноги с дивана, пытается понять, что его разбудило и открыл ли он глаза вообще. Книга шлёпает по ногам, и Хасанов чуть не подпрыгивает от неожиданности.
- Это плохо, - говорит из темноты Лоскут. - Очень плохо.
Его силуэт закрывает несколько осколков света, пробивающегося через баррикады. Днём - и тем более ночью - их не видно, но теперь вот показались. Как будто в лунную ночь смотришь с верхнего этажа многоэтажки на лужи там, внизу.
- Ты, что ли, Лоскут? - спрашивает Хасанов.
- Ну. Ты понимаешь, что это значит? Хасаныч.
- Хорошего мало.
- Нас могут сейчас просто-напросто взять за жабры.
Кто-то попытался двинуться, но вместо этого споткнулся о ножку стола и вместе с этим столом грохнулся на пол, увлекая следом нагруженный матюгами шкаф.
- Тише там, - буркнул Лоскут. - Слушаем.
Прислушиваются, даже тот, что грохнулся, затих, растирая на полу лодыжку.
Напряжение вибрирует от одного человека к другому натянутой леской. Пытаются разложить вечер на составляющие, вычленить в рокоте улицы и таинственных звуках, что всегда рождаются в коридорах и чуланах здания в тишине, что-то чужеродное. Грохот обрушившейся у входной двери баррикады. Звон стекла. Посыпавшиеся под неосторожной ногой где-нибудь в подвале лыжи. Вой сирены и жующее слова сопение громкоговорителя.
Ничего. Тишина.
- Может, там спецназ. Может, они через крышу…
Слушают пространство над головой, но там тоже ничего. В вентиляции, будто большое мохнатое существо,
