От Нади, Гайкиной подруги, старик получил в подарок маску. Он научился, наклоняя баллончик, изменять резкость линии, смешивать цвета и ровно прокрашивать фон - всё это он постигал не из книг, а наблюдая за соратниками по улице, главным образом за девочками и Мачо. Все пальцы были в подживающих порезах от канцелярского ножа, зато трафареты с каждым разом получались всё лучше. Попробовал новомодный аэрограф, успел влюбиться в него и разочароваться: агрегат давал ровную струю краски и позволял регулировать напор, но был отвергнут из-за времени, которое терялось во время сборки и настройки аппарата. Для художественной студии аэрограф подошёл бы идеально, и старик с улыбкой пообещал себе, что если он когда-нибудь повзрослеет, остепенится и осядет в студии, то обязательно приобретёт себе такую машинку.
Со временем Виктор Иванович достиг настоящего мастерства в обращении с трафаретами. Он обзавёлся большой сумкой, вроде тех, в которых архитекторы таскают свои проекты, и носил в них картон, из которого прямо на месте острыми ножницами и специальным ножом готовил нужные формы.
Наступила осень, он ходил теперь в шляпе и пальто, но работал всё равно на улице, делая дома только наброски в блокноте. Ему показали, где в ночные часы спят поезда и где, перебравшись под сцепкой, можно вдоволь порисовать на вагонах, а потом, щуря усталые глаза, смотреть, как твоя картина уезжает в рассвет. Кто знает, какие места она увидит, где побывает до того, как вагон отправится в утиль или на перекраску?
Следующая на очереди была анатомия. Чтобы рисовать человеческие фигуры и лица, нужно было хорошо их изучить, не только снаружи, но и внутри. Виктор Иванович сходил в библиотеку и набрал книг. Неся потяжелевший рюкзак домой, он думал: “А мне ведь всегда было интересно электричество, что пронизывает человеческое тело. Как оно работает? Что заставляет его двигаться? Так почему же все эти годы я не пошевелил и пальцем, чтобы влить в себя эти знания? “
Листая эти книги, Мачо с сомнением качал головой, спрашивая: “А оно тебе надо?” Гайка и её подруга хихикали, разглядывая картинки, и только Север взглянул на старика, как тому показалось, с чуточку большим уважением, чем раньше.
Впрочем, этому зародышу хороших отношений скоро суждено было зачахнуть.
Поутру, выйдя из дома и утопив руки в колодцах карманов, старик отправлялся на прогулку. Нужно было выбрать место для нового рисунка. Новые друзья наперебой советовали заброшки, заборы вокруг строек да автомобили, которые никуда уже не поедут, но у Виктора Ивановича был другой взгляд на рамки, в которые он хотел поместить свои картины. С того момента как он обзавёлся блокнотом, работы его приобрели более законченный вид. Они уже не были набросками: наброски оставались на бумаге. На улицы выходили чудовища.
- Послушай, - спросил он один раз Гайку, - ты думаешь, эти развалюхи становятся лучше оттого, что ты их раскрасила? Думаешь, кому-то они принесут радость? Тут бывают разве что бомжи, которым подавай корку хлеба - отнюдь не эту растительность.
- Какая разница? - беспечно ответила девушка. - Я просто порчу стены. Позволяю моим цветам расти на руинах цивилизации. Там, где им хочется.
Её “пунктиком” были разноцветные цветы со множеством лепестков, в глубине которых внимательный зритель разглядит глаза, губы и ладони, будто где-то там, в сиреневых и синих лепестках, прячется племя диких людей, неизвестных доселе науке.
Затем она сказала:
- Меня удивляет, что ты уделяешь этому столько внимания.
Прогуливаясь московскими переулками и бросая семечки воробьям, Виктор Иванович находил настоящие бриллианты в невзрачной кирпичной оправе. Места, рядом с которыми хотелось оставаться, места, которые хотелось ощущать, нюхать и слушать… у каждого из них был голос. У каждого был характер. Старик же напоминал сам себе драного, старого уличного кота, который, найдя теплотрассу или вентиляцию, откуда слышались запахи с кухни находящегося в этом доме ресторанчика, ложился и клал голову на лапы, зевая и сонно, уютно моргая.
И старик топтался возле такой стены или угла несколько минут, прислушиваясь к ощущениям и запоминая местность.
Ночью он вернётся сюда с краской. Наденет налобный фонарик, отправит в ушные раковины музыку, которую записала на проигрыватель Гайка, и откроет бумажную клетку, в которую днём раньше запер своих чудовищ.
Несколько раз припозднившиеся жильцы окрестных домов грозились ему увечьями. Три раза его ловила полиция. Впрочем Виктор Иванович не убегал, он с достоинством следовал в участок и говорил там, что все называют его Папаша. Продержав до утра и выписав штраф за вандализм, его выпускали.
Конечно, он никогда не распространялся о друзьях по новому ремеслу.
Было что-то, что Виктор Иванович не мог в себе расшифровать. Он подолгу разговаривал с городом, выспрашивая у него тайные и уютные места, но, уделив каждому внимание, неизменно качал головой и строил планы на новый поиск, новую реконкисту, в которую он выступит не позже, чем завтра.
Если бы какой-нибудь из кадавров из блокнота Виктора Ивановича вдруг ожил и спросил старика: “Что ты всё-таки ищешь?” - он бы ответил:
- Место, где я бы хотел оставить себя.
К октябрю мир райтеров и уличных художников забурлил: все, кроме распоследних бомберов, готовились к арт-форуму на ВВЦ. Там, под открытым небом, которое ради такого случая почистили и привели в порядок, уже расположили вертикальные конструкции, которые должны были служить холстами. В этот день все граффитчики должны были выйти из подполья.
Каждый встречный (а круг его знакомых тогда уже невероятно расширился; хотя сам Виктор Иванович не стремился заводить новые знакомства и почти никогда не подавал первым руку, все причастные к тайным собраниям уличных художников почитали за честь познакомиться с Папашей и пожелать ему творческих успехов) призывал его участвовать. Старик только отмахивался: ну кто он такой, чтобы претендовать на победу? Просто старый, весьма самоуверенный, дуралей.
- Почему ты не хочешь выступить? - спросила Гайка. Она нервничала: на фестивале в качестве судей должны были появиться знаменитые художники из Штатов, Австрии и Германии. Кто-то из последних отметился ещё на Берлинской стене. - Твои работы уже сейчас вполне конкурентоспособны. А главное - они необычны. Думаю, никто из жури не видел подобного, и они все наслышаны о тебе. Старик, который расписывает стены, ну надо же! Просто невозможно поверить, чему ты научился за полгода.
- Это уж точно, - сказал Виктор Иванович.
Он относился к себе-прежнему с плохо скрываемым презрением.
- Я жил, как будто укрывшись одеялом, - прибавил старик. А потом, нахмурившись и глядя на девушку в упор, говорил: - Но не делать же
