Виктора Ивановича выписали.
Он вернулся домой (ноги, не доверяя голове, привели прямиком к подъезду, а потом вознесли на нужный этаж), но квартира не показалась ему пригодным для жизни местом. “Меня что, ограбили?” - ворчал Виктор Иванович, слоняясь по комнатам и наблюдая концентрические круги, строгие углы кубов на обоях - диковинное существо, составленное из геометрических фигур, печальный динозавр, последний на земле, ищущий по свету таких же, как он. Сквозь растворенное окно врывался ветер, деловито прохаживался по залу, швыряясь прошлогодними газетами, следовал к открытой двери в подъезд.
Никого не было здесь с прошлой осени, и никто не закрыл окно, которое Виктор Иванович оставил открытым, чтобы немного проветрить помещение. Теперь у него обитали: несколько стрижей, которые свили себе гнездо в обивке дивана и с писком бросились наружу при его появлении; плющ, который захватил горшки с комнатными цветами и задушил их в своих объятьях. Одинокий одуванчик, что торчал из пакета с удобренной землёй. И наверняка было полно комаров. Линолеум весь набух и противно чавкал под ногами, в кастрюле, отмокавшей в раковине, вольготно себя чувствовала ряска.
Виктор Иванович подобрал с пола несколько баллонов с краской. Рюкзак, с которым он последний раз вышел из дома, бесследно сгинул, поэтому старик сложил находку в пакет.
Внизу его встретил Мишка.
- Это я тебя спас, старик. Я кликнул Варе с первого этажа, чтоб вызвала скорую.
Он улыбался своей кривой, щербатой улыбкой. Старик посмотрел на него совиным взглядом и, ничего не сказав, побрёл прочь. Почему он помнит этого человека, скользкого, как слизняк, но не помнит множества других, куда более важных вещей?
Виктор Иванович отправился заново исследовать родные переулки. Всё ему казалось знакомым, хотя он никогда не мог сказать заранее, что увидит, когда повернёт за угол. Он здоровался с двухэтажными московскими строениями, как со старыми друзьями, заново делился с нищими монеткой, покупал у старушек семечки и клубнику, стоял, приложив к подбородку руку, разглядывал наскальную живопись, расстраиваясь и говоря себе: “Я хотел так нарисовать! Пока я лежал в больнице, кто-то меня опередил…” Стоит ли говорить, что это были его работы - все, за редким исключением? Виктор Иванович не вспомнил ни одной, однако он испортил некоторые, пустив в ход имеющуюся под рукой краску. Его мучила тоска, похожая на выползшую из подводной пещеры древнюю каракатицу или на туман, случившийся в его личном королевстве в День Пикников; и не было от неё спасения. Иногда, видя старика на улице, к нему подходили люди, в основном молодые ребята и девушки, но он никогда им не отвечал, глядя строго перед собой и хмуря брови. Даже не замедлял шаг.
Он ждал, что появится девушка, называющая себя Гайкой, но она так и не пришла.
Однако появился другой человек, натурально - призрак из прошлого. Когда Виктор Иванович решил его проигнорировать, он обогнал старика и встал прямо перед ним - тонкокостный молодой человек в истрёпанной джинсовой куртке, с острыми ключицами и уродливыми скулами, которые делали его похожим на скелет, с засаленными светлыми волосами, что доходили до лопаток. Лицо его пылало таким гневом, что старик остановился, оставив мысль пройти насквозь.
- Куда это вы убегаете? - прошипел молодой человек, схватив старика за локоть. - Я ждал, пока вы поправитесь.
- И что дальше? - сказал Виктор Иванович, гадая: неужели он задолжал кому-то денег?
- Дальше - я возьму реванш за то поражение! Вы оставили меня вторым, но я должен быть первым! Пока вы прохлаждались на койке, я посвятил всё своё время рисованию - на бумаге, не на стенах, чтобы мы с вами были в равных условиях. Уверен, вы тоже не теряли зря времени. Мы пригласим в качестве судей лучших мастеров. Я знаю, что Джанк сегодня в Москве. Это лучший художник в Берлине. Знаю, как с ним связаться.
- О чём это ты, мальчик? - хрипло сказал Виктор Иванович. Он не совсем понимал причину, по которой этот тип выдвигает ему обвинения.
Длинноволосый уязвлённо выпрямился.
- Я вызываю вас! Мы сразимся, как тогда, в октябре. У вас будет стена - и у меня будет стена. У нас обоих будет по три часа, чтобы нарисовать всё, что угодно. Теперь все увидят, что я - лучше!
Люди начали оборачиваться и глазеть на них, а старик, в свою очередь, таращился на молодого человека. Какая-то женщина, переходившая дорогу по пешеходному переходу, изменила свой маршрут и направилась к ним. Лицо её было озабоченным. Но прежде, чем она успела обратиться к старику с вопросом: “Всё ли в порядке?” - молодого человека увели прочь. Виктор Иванович наконец получил свободную для взлёта полосу; удаляясь, он слышал, как кто-то говорил вполголоса:
- Расслабься. Он больше ни на что не годится. Посмотри на него! Просто развалина. Кровоизлияние в мозг не шутка. Наверное, не даже понял, что ты от него хочешь…
Когда становилось невмоготу, старик поворачивал лицо к северу и смотрел на многоэтажный дом на Старом Толмачевском: он возвышался среди городского смога, как обелиск, как напоминание о чём-то существенном, чём-то, о чём просто невозможно было забыть, и только Виктор Иванович, этакий растяпа, забыл. Он словно ждал от этого дома каких-то предзнаменований, и каждый встречный прохожий казался жителем одной из квартир на верхнем этаже, где тихо шуршит распределительная коробка лифта - старик поворачивал лицо, ожидая, что этот прохожий скажет ему что-то важное.
Это была одна из долгих вечерних прогулок, нудных, как чесотка, не приносивших удовлетворения. Виктор Иванович прошёлся по Вишняковскому переулку, рассеянно наблюдая, как играют во дворах цыганята и встречаясь взглядами с важными котами в оконных проёмах, повернул на Новокузнецкую. И вдруг обнаружил перед собой длинноволосого парня. Одет в ту же одежду, что и вчера, даже лицо всё ещё было кирпичным от гнева. На этот раз вокруг не было никого, кто мог бы увести его прочь. Москвичи, засунув руки в карманы, задумчиво шлёпали по лужам справа и слева.
Виктор Иванович достал из кармана яблоко, обтёр его о рукав рубашки, и принялся жевать, ожидая, когда проблема исчезнет сама. Он уже давно усвоил, что лучшее средство борьбы с некоторыми неприятностями - просто подождать. Когда эта неприятность видит, что он не собирается ничего делать, что он покорен,
