Он в два счёта открыл дверь в подъезд и, подмигнув старику, пропустил его внутрь.
Тихо, как заброшенном амбаре. Окошко консьержки заложено старыми газетами; каждый, проходя мимо, считал своим долгом бросить туда всученную на улице листовку или найдённую в почтовом ящике “Из первых рук”. Где-то гремел в своей жестяной глотке язык-лифт.
- Чувствуешь что-нибудь? - едва Виктор Иванович поставил ногу на первую ступеньку, спросил Дима.
- Только то, что я не знаю, какого чёрта делаю в чужом подъезде, - огрызнулся Виктор Иванович.
- Ты вроде поживее стал, - с удовольствием заметил парень.
- Станешь тут поживее, когда всё вокруг выглядит, как твоя могила.
Всё это уже было - раньше. Он уже прикасался к бетонным стенам, снизу крашеным синей краской, а сверху - осыпающейся побелкой, смотрел, как трепещет от неведомого сквозняка паутина на забранном решёткой фонаре, раздающем скудный жёлтый свет, знал, вплоть до мелочей, что увидит за углом. Каждый поворот был знаком и вот эти гнутые прутья на перилах - тоже. И коробка на площадке первого этажа: каждую весну там селились новорожденные котята - от уличных кошек или выброшенные жильцами. Он узнавал черенок метлы, стоящей в тёмном углу, провода кабельного телевидения и сети интернет, как обычно, торчат во все стороны, как волосы безобразной старухи. В воздухе - взвесь пыли; когда она проникала в ноздри, ощущение тоже было до боли знакомым.
- Оставь меня.
- Что?
- Оставь меня одного.
Стоя возле двери, Север разглядывал старика с неподдельным интересом.
- Ты точно здесь… это… копыта не отбросишь?
- Уж постараюсь. Ты же привёл меня в подъезд, чтобы я снова начал рисовать, так? Так вот, мне хочется побыть одному. У меня есть, чем марать стены, - он похлопал по карманам пальто, в которых, как снаряды в обойме гаубицы, были заряжены баллоны с краской. - Может, что-нибудь да нарисую.
Мальчишка поспешно ретировался. Виктор Иванович улыбнулся: казалось, голова его тяжелела от воспоминаний с каждой секундой. Раньше - в одной из двух прошлых жизней - с этим парнем он был не в ладах. А теперь - посмотри-ка! Улыбается, машет рукой и уходит прочь, жизнерадостно хлопая подъездной дверью.
Не было нужды врать: старику снова захотелось что-нибудь нарисовать. В карманах были баллончики с синей, чёрной и белой краской, его талисманы, эмаль марки “Montana”, также несколько небольших тюбиков разных цветов, оставшихся с того лета, а трафареты… Виктор Иванович спустился вниз, отворил дверь подсобки и нашёл несколько кусков картона. На столе консьержки обнаружился канцелярский нож и ножницы.
Когда он поднялся по лестнице на второй этаж, загромыхал лифт. Женщина средних лет с мохнатой коричневой сумкой, похожей на кролика, посмотрела на него и сказала:
- Здравствуйте.
Виктор Иванович решил, что это хороший знак. Он миновал открытые створки лифта, показав его серому нутру язык, стал подниматься дальше по лестнице, останавливаясь на каждом этаже и прислушиваясь к своим ощущениям. На пятом его сердце сказало: “Здесь”.
Здесь старик и разложился, постелив на пол газеты. Он с минуту подумал, разглядывая одноглазые металлические двери, будто ведя с ними беседы, а потом - начал рисовать. Через открытое зарешеченное оконце проникал свежий воздух.
Было странно воссоздавать цвета по памяти: если б не надписи на банках, Виктору Ивановичу понадобился бы помощник из числа местных жителей, просто чтобы правильно идентифицировать оттенки. Он чувствовал странную уверенность. Руки вспомнили прежние навыки. Он готов был работать, не отрываясь, даже если кто-то выглянет на площадку. Но ему повезло, сейчас тепло, и жильцы, наверное, были на даче. Или работали до упаду, как это водится у молодёжи (не той молодёжи, с которой водился Виктор Иванович). А может, все три квартиры здесь покинуты и выставлены на продажу - старику не хотелось, чтобы так было. Он предпочитал думать, что жильцов сдерживает какая-то неведомая сила, давая ему закончить работу - либо внутри, либо снаружи.
Было уже за полночь, когда Виктор Иванович размял затёкшую спину. Лифт проезжал мимо, кажется, более сотни раз, перечёркивая рисунок полосой белого света. Он аккуратно сложил истерзанный картон в стопочку, запихал в карман марлю, которую использовал в качестве маски. Почти пустые баллончики для краски катались под ногами, словно бестолковые, беспокойные дети. Наклоняться за ними уже не было сил. Добравшись домой, старик уснул, не раздеваясь, забыв запереть входную дверь, и сон этот был самым счастливым, самым спокойным в его жизни.
“Теперь всё изменится”, - будто бы говорил кто-то внутри.
Север пришёл на следующее утро. Точнее не сам Север, а привет от него. Парень знал, где живёт Папаша, но сначала решил проведать дом номер четырнадцать по Новокузнецкой улице. Вдруг эти двое нашли общий язык? Вдруг трещины, что побежали вчера по лицу старика в тот момент, когда он скормил себя тени подъезда и поставил ногу на первую ступеньку, выпустили из себя побеги чего-то совершенно нового? А если и нет, Дима хотел хотя бы приблизительно знать, чего ожидать.
Как и старик, он начал с первого этажа и пошёл вверх по лестнице, исследуя лестничные площадки. Пятый этаж встретил его стойким запахом краски. Сложенные стопкой трафареты были похожи на рухнувший карточный домик, плод чьего-то кропотливого труда.
Потом… потом он увидел рисунок.
К трём дверям добавилась четвёртая, открытая, изображённая небрежно и легко. Конечно, работа большая и сложная, а у старика был только лишь вечер. Всё просто: дверной проём, кошка у порога, смотрящая в пространство бесстрастными зелёными глазами, обувь - мужская и женская, картина в прихожей, чёрно-красный коврик, заднее колесо и ручка детской коляски. Краешек окна, а за ним - ослепительное утро, такое же, как сейчас на улице. От запаха краски чесалось нёбо, но Север почти поверил, что, зажмурившись, сумеет почувствовать аромат варящегося на плите куриного бульона, услышать бормочущий в гостиной телевизор.
Загрохотала дверная задвижка, и молодой человек вздрогнул. Краешком глаза он видел пути отхода: лестничная площадка слева, ступени широкие и удобные, можно как следует разбежаться. Лифт просто не успеет приехать. В отличие от Мачо, Дима никогда не чурался простого и древнего, как мир, бегства.
Тот, кто открыл дверь, несколько секунд разглядывал его затылок, а потом спросил женским голосом:
- Это вы нарисовали?
- Нет.
Женщина, как будто, не слишком поверила.
- У вас все локти в краске. И штанина. Не бойтесь: я не буду вас ругать. Скажите, кто вам это заказал?
- Послушайте, я бы нарисовал гораздо лучше… - сказал Север, оборачиваясь.
Женщина уже немолода. Тем не менее назвать её старухой не поворачивался язык. Сухая, как веточка вишни, она держалась очень прямо. На кистях рук можно разглядеть все до единой
