На вокзальной площади эвакуированных сажали в трамваи с мохнатыми от инея стеклами и долго везли по длинным прямым улицам. Потом еще пришлось идти по какому-то тоннелю, пробитому в снегу. Втянув голову в цигейковый воротник пальто, Сеня торопливо шагал по хрустящему снегу.
Сугробы лежали по обе стороны тротуара, как горные хребты, их вершины тонули где-то в аспидно-сером небе. Сеня все старался заглянуть наверх, но не мог — мешал тяжелый рюкзак. Кроме рюкзака, пришлось нести и чемодан. Не особенно он тяжел, но, когда долго несешь, то всякая, даже не особенно тяжелая вещь, начинает оттягивать руки. Но Сеня несет и не жалуется.
У папы только одна его скрипка, закутанная поверх футляра еще и в одеяло. Он несет ее как ребенка и трудно дышит. Недавно в вагоне у него был сердечный припадок. Сеня растерялся: папа, такой сильный и на вид цветущий, и вдруг — припадок. Хорошо, что тут кругом были знакомые и товарищи по работе, которые знали, что надо делать в таких случаях. Скоро папа пришел в себя и, сконфуженно улыбаясь, проговорил:
— Ты испугался? Ну и напрасно. Все чудесно кончилось. Просто я что-нибудь тяжелое поднял или поволновался. А теперь все хорошо и отлично.
Но Сеня не вполне поверил отцу. Эти «отлично» и «чудесно» да еще веселый голос — все это маскировка. Не так-то все хорошо. Он спросил:
— Почему я ничего не знал про эти припадки?
— А этого, видишь ли, и не надо тебе знать. Это мое личное дело. И никому не мешает.
— А мама знает?
Отец долго молчал, прежде чем ответить:
— Мама, милый мой, все знает.
Тогда, неожиданно для себя, Сеня проговорил суровым тоном:
— Теперь все самое тяжелое буду носить я.
И сказал так, будто в эту минуту он стал старше и сильнее и получил право разговаривать с отцом так, как с человеком, за которым надо присматривать и, в случае чего, помогать. Он не заметил, как это у него так получилось. А отец заметил и сначала растерялся:
— Ну хорошо, — сказал он, — пожалуйста, я подчиняюсь. Я с удовольствием. Приятно подчиняться, если тобой командует любящий человек.
Это верно, он всегда и охотно подчинялся маме, выполнял все ее распоряжения и желания. Все это он делал с искренним удовольствием, никогда не спорил и не высказывал мнения, если оно уже было высказано мамой.
Но Сеня также знал, что отец подчиняется только тем, кого сам считает достойным уважения и любви, и потому слова отца не удивили: в его любви он не сомневался.
3Их поселили в гостинице — самом большом здании в городе — на последнем этаже, на седьмом. Гостиницу так и называли — семиэтажка.
Когда утром Сеня подошел к окну и, приподняв штору, впервые глянул на незнакомый мир, то ему показалось, что в этом мире ничего больше не существовало, кроме ослепительного солнца и такого же ослепительного снега. И все кругом после Ленинграда, с его серым зимним небом, казалось голубым. Голубой город.
Сквер напротив гостиницы так завален снегом, что под ним почти полностью исчезли и ограда, и кусты, и даже молодые деревца. А старые деревья тоже еле видны под белыми шубами и шапками.
Со своего седьмого этажа Сеня сначала увидел одни бело-голубые подушки крыш и только потом невысокие домики старинной постройки. Прямо перед окнами стояло красивое здание: наверное, это театр. А дальше виднеется огромная белая равнина — река. Большая уральская река, о которой он знал только из учебника географии.
— Папа, я вижу Каму! — воскликнул он, словно землепроходец, открывший никому неведомую землю.
Отец, потягиваясь в постели, жизнерадостно отозвался:
— Отличный город! Подними-ка шторы. Чуешь, какой воздух? А солнце-то!
Он сбросил одеяло и подошел к окну в своей сиреневой с голубыми обшлагами пижаме. От нее шел еще заметный запах старой ленинградской квартиры. Сеня стиснул зубы и зябко засунул ладони себе под мышки. А отец продолжал:
— Я узнал: тут есть музыкальное училище. Мы с тобой чудесно устроимся…
И все устроилось хорошо, насколько это возможно, когда идет война. Отец, как и в Ленинграде, утром уходил в театр на репетиции, вечером в черном костюме и белом галстуке — на спектакли. Только теперь под рубашку он стал надевать фуфайку, потому что театр отапливался плохо, и зрители сидели в валенках.
Сеню приняли сразу на второй курс музыкального училища. Елена Сергеевна — преподаватель по специальности — считала его лучшим своим учеником. Все в училище знали: с кого она спрашивала больше всех, того она, значит, и считала лучшим. А уж Сеню она так гоняла, что у него никогда не было ни одного свободного часа. Его и еще одну девочку, тоже ленинградку, — Марину Ивашеву.
В гостинице было прохладно: когда Сеня играл на пианино в вестибюле третьего этажа, то у него замерзали пальцы от холодных клавишей. Не очень, правда. Подышишь, и все пройдет.
4Тут он познакомился с одной девочкой. Как она появилась, Сеня не заметил. Он играл, а когда кончил и стал складывать ноты, увидал красный свитер, светлые косы и тихие внимательные глаза. Концы кос девочка зажала в кулаки и держала у самого подбородка. Потом Сеня узнал — такая у нее привычка.
Сложив ноты, он прошел мимо и, поднимаясь по лестнице, оглянулся. Девочка сидела в прежней позе и смотрела ему вслед.
Он вспоминал ее весь вечер и весь следующий день и с удивлением заметил, что ждет ее и боится, что она может не прийти.
Но она пришла. На этот раз Сеня заметил ее, как только она появилась, и кивнул ей головой. Она тоже наклонила голову и, осторожно ступая по ковру, прошла к тому же креслу, где сидела вчера. И так же, как вчера, зажала в кулаки свои косы и приложила их к подбородку.
Он уже закончил свои упражнения, но снова и снова повторял их, потому что не знал, что он будет делать дальше, что говорить, когда наступит тишина. Ведь теперь они немного знакомы, и пройти молча мимо нее будет просто глупо и невежливо. Что она подумает?
Но играть так всю ночь тоже, наверное, очень нелепо. Сеня это понимал, но остановиться не мог. И она, наверное, отлично все понимает и посмеивается над ним. Видит же она, как у него пылают уши и как он старается нагромоздить побольше отчаянных бравурных аккордов, пытаясь укрепиться за ними.
И вдруг он услышал шаги за своей спиной. Он перестал играть и обернулся. Девочка, стараясь громче стучать, прошла мимо него, высоко вскинув голову. Он растерянно и поэтому, наверное, заносчиво спросил:
— Ты это чего?
На этот глупый вопрос она, конечно, ничего не ответила. Тогда Сеня бросился за
