Но Эль отрицательно покачала головой, провела пальцами по моей руке:
— Нет, — проговорила она теперь куда тверже, спокойнее. — Нет. Я не могу без вас, Алексей Федорович.
Не знаю, почему мне стало тогда весело. Я рассмеялся.
— Ты еще ужасный ребенок! — сказал я. — Ужасный. Хорошо, пусть так: пройдет пяток лет, и если встретимся снова и ты повторишь все это… Но такого, Эль, не будет.
9…Скоро состоится выпуск моего класса. Подвожу итоги. Как педагог, я спокоен и удовлетворен: не только пройдено и усвоено все, что положено по курсу. Это еще полдела. Думается, мои юные друзья во многом разобрались сами, о многом передумали и история принесет им свою пользу.
10…К лету мои подопечные сдадут экзамены — это их последний школьный год; разлетится дружный коллектив, и многих уже никогда не увидишь. Вот этого по-настоящему жаль!
Эль учится отлично. Получит свою золотую! Я спросил ее как-то: «Куда ты думаешь после школы?» Эль посмотрела на меня, подумала. Ее чистые глаза смотрели на меня с упреком.
— Разве вы не знаете?! — проговорила она.
Значит, будет одним историком больше. И этот историк, уверен, не пройдет незамеченным среди других. Эль не из тех, кто легко отступает от намеченного — это ее характерная примета.
Да, Эль не из тех.
«А ее отношение ко мне?» — вдруг задаю я себе вопрос. И удивляюсь такому необоснованному вопросу. Что Эль для меня? Девочка, школьница, к которой, как к дочери, привык я. У меня нет и не было семьи. У меня нет любимой, и нет дочери. Может быть, потому и ощущаю я Эль, как дочь, близкой.
Я знаю, у Эль не все благополучно дома. Я бывал в этом доме: отец пьет, супруги не ладят друг с другом, мать не особо близка дочери. Эль недостает многого, в первую очередь заботы, внимания.
После разговора в парке я много раз думал, не обидел ли я чем-нибудь Эль. Я замечаю, что хорошие женщины — нередко и очень нередко! — несчастливы. И хотя Эль еще девочка, я не хотел бы, вольно или невольно, причинить ей боль.
Но правильно ли то, что я все еще считаю ее девочкой?
Я пристально, возможно незаметнее, приглядываюсь к Эль. Изменилась ли она с того вечера, с того разговора?
Тогда, в понедельник, после встречи, я снова увидел ее — в классе. Казалось, никакой перемены в обычном настроении нельзя было обнаружить. Выглядит хорошо, внимательна, оживлена, остро реагирует на каждую мною брошенную в класс мысль.
Я невольно обрадовался. Вызываю — отвечает блестяще. Материал не только основательно проработан — я улавливаю в его изложении и свое, особое, мнение Эль, и такие детали, которые, несомненно, привнесены ею из самостоятельно прочитанных книг.
— Отлично! — говорю я.
Мне хочется похлопать по плечу за такое прилежание. Я ставлю жирную пятерку с плюсом в журнал, поднимаю глаза и встречаюсь с глазами Эль.
«Да что же это с ней!» — вскрикиваю я про себя, не зная, как разобраться в том, что таится в глубине этих глаз.
Но проходит неделя, другая, и я успокаиваюсь. Кажется, все становится, наконец, на свои места.
И вдруг — снова эти глаза! То — в минуты, когда Эль, вне сомнения, не ожидает, что я смотрю в ее сторону; то — при встрече случайной в коридоре.
Я убежден в правдивости ее слов: «Я не хожу за Вами по пятам, я не слежу, не разузнаю, не преследую…» Верю, что эти глаза, этот взгляд я ловлю случайно, неожиданно для нее самой. Но начинаю опасаться, что глазам Эль теперь всегда присущ этот взгляд. А стало быть, и эти ее мысли и отчаяние.
Порой во мне вспыхивает раздражение, и готовы сорваться с языка незаслуженные слова: «Взбалмошная девчонка!» Но раскаяние тотчас овладевает мною.
11…Время приближается к экзаменам. Я перестаю замечать взгляды Эль и постепенно убеждаюсь, что Эль утихает. Не увядает, нет. Скорее, обратное: расцветает. Прекрасный цвет лица, черты полны обаяния, движения пластичны, спокойны. И, слава богу, не глядит на меня.
«Мы становимся вновь добрыми друзьями», — думаю я.
12…Времени для записей не остается. Слишком длинным стал мой рабочий день. Моя диссертация не оставляет мне свободной минуты — тону в изобилии первостепеннейшего материала.
Слава богу, Эль не смотрит больше на меня. Все хорошо. Или, как любит умозаключать Ефим Сергеич: «Утряслось!»
13…Я давно не касался моей записной книжки. Посмотрел последние записи: «Все хорошо!»
А настроение отвратное. Сам не понимаю, почему? Видимо, устал, перетрудился.
Мне скучно дома. Моя работа лежит. В классе, мне кажется, я не получаю былой полной отдачи. Но, может быть, это только кажется.
14…Удивительное ощущение какой-то ненужности моей. Безусловно знаю — делаю нужное; работе отдаю все свое время (я вновь усиленно работаю и над диссертацией); меня ценят: говорят, в «наших верхах» заинтересовались моими школьными занятиями; поговаривают о «моей методике»! Экая глупость! А ощущение ненужности (стыдно сказать — какой-то пустоты жизни) не проходит.
Вечерами чаще заглядывает ко мне Ефим Сергеевич — «на огонек». Все подтрунивает: «Вечный холостяк!..» О, будь он неладен!
15…Все же изумительная это девочка. Я не раз бывал в ее доме (я уже писал об этом). Если бы я не знал ее отца и мать, я никогда не поверил бы, встретив их случайно, что они родители Эль. Природа удивительный мастер. Каковы пути отбора тех почти фантастических ген, которые создают нового человека? Этого проследить еще не можем. У гениев рождаются посредственности, а потомки душевнобольных становятся гигантами мысли — бывает ведь и такое!
Эль — богатейший материал: духовный мир — ясность мышления, мир чувств, упорство воли. Лицо, сквозь которое словно просвечивает душа. Счастливым будет тот, в чьи руки она попадет. Но будут ли добрыми и умными эти руки?
16В классе все спокойно. И глаза Эль спокойны. Совершенно спокойны.
17…Черт возьми! Ловлю себя на мысли, что порою мне нестерпимо хочется вновь побывать у второго фонтана и встретить Эль. Мне кажется, я сказал бы ей теперь… Впрочем, я не сказал бы ей, наверное, ничего нового.
18…Закончен учебный год. Экзамены прошли блестяще. Выпускной вечер — говорят, такого подъема давно не было. Сколько благодарностей! Сколько добрых слов, пожеланий! Особенно ценных — от детишек. Но детишки-то уже — молодые люди. Миша Плетнев, Ваня Бурых, Танечка Рогина, Получерная Вера, Эль!..
Все! Танцевал со всеми — «тащили» меня, и никак нельзя было отказаться. Все плясали, даже Ефим Сергеич отплясывал как юнец!
Мы танцевали и с Эль. Вальсирует легко, и рука, что лежит у меня на плече, легкая, и лицо
