Родился я еще в СССР, хотя жизни в нем не помню – маленький был. Детство пришлось на 90-е, юность – на начало нового века. Родители… Отца не знаю, не было его у меня – в смысле официально. Мать родила меня студенткой. От кого я так и не узнал, хотя интересовался. Возможно, она и сама не помнила. Оставив малыша на попечение деда с бабушкой, мать вернулась в Минск, где сделала блестящую карьеру для 90-х годов – вышла замуж за иностранца. Ее Жан был старше на 30 лет, пузатый и некрасивый, зато из Франции! О том, что у нее есть сын, мать супругу не сказала. Укатила с ним в Тулузу и на долгие годы забыла о ребенке.
Меня растили дед с бабушкой. До пяти лет я считал их папой и мамой, да и после продолжил называть так. Бабушка преподавала в школе русский язык и литературу, дед работал механизатором в колхозе. Невысокий, жилистый, он обладал невероятной силой: в одиночку снимал и ставил на трактор «Беларусь» заднее колесо, а оно – минуточку! – центнер весит. Я ношу его отчество, унаследовал от него силу и не только ее: лицо, рост, фигуру. Дед меня очень любил, бабушка – тоже, хотя временами пыталась выглядеть строгой. Они сделали все, чтобы дать внуку лучшее образование. Бабушка занималась со мной уроками, дед возил в музыкальную школу в райцентре. Детство выдалось счастливым. На дворе стояли 90-е, в стране царили разруха и упадок, но я не этого заметил. Еды в деревне хватало, а одежда… В Беларуси есть поговорка: «Что малому сносить, то старому съесть». То есть, обоим пофиг. Дальше – обычно. Школа, неудачная попытка поступить в медицинский университет… Баллов, набранных на централизованном тестировании, оказалось недостаточно для поступления на бюджетное отделение, а учить внука на платном оказалось не по карману опекунам-пенсионерам – медуниверситет в этом смысле самый дорогой из вузов. Учился я на «девятки» и «десятки»[73], но выпускник сельской школы не ровня городскому, которому родители наняли репетиторов. Затем были армия, учеба в медицинском колледже, распределение на работу в сельский ФАП[74]. Там меня и застала весть о гибели деда с бабушкой…
Белорусские деревни разные. Есть процветающие агрогородки, где люди живут в коттеджах со всеми удобствами, ездят на иномарках и отправляют детей в лучшие вузы страны. А есть умирающие селения с полуразвалившимися СПК[75], где работники получают копейки – да и те с задержкой в несколько месяцев. Молодежь отсюда уезжает, бросая стариков, которые доживают век в полуразвалившихся домах. Беда таких деревень – спившиеся и потерявшие человеческий облик люмпены из местных. Город их отверг, работать они не любят и не стремятся, а вот пить хотят каждый день. Потому воруют, попадают в колонии, возвращаются из них и продолжают прежнюю жизнь. Часть этих дегенератов, набравшись зэковских привычек, терроризируют деревенских стариков, вымогая у них деньги на водку. В сериалах, которые так любят снимать российские режиссеры, зэки выглядят белыми и пушистыми, эдакими милыми душечками, но на деле это конченная мразь, наказанием которой одно – пуля в затылок. На беду, такая парочка завелась в нашей деревне. Два брата-акробата, поначалу зашугавшие родную мать, которую они избивали и отбирали пенсию, со временем распространили эту практику на других стариков. Почему те не заявляли в милицию? Боялись – подонки их запугивали. Об этом узнал дед: в деревне не скроешь. Хоть и пенсионер, но еще крепкий, он отловил братьев и по-мужски с ними поговорил, разукрасив рожи мерзавцев синяками. Пообещал, если не угомонятся, сломать им руки и ноги.
Бросать полюбившееся занятие парочка не хотела, их отпитые мозги не придумали ничего лучшего, как устранить внезапно возникшее препятствие. Ночью они подкрались к дому деда, подперли дверь колом, после чего облили стены бензином и подожгли. Пожарные приехали слишком поздно – дед с бабушкой задохнулись в дыму.
Подонков задержали в тот же день – признаки поджога были налицо, а кто и почему это сделал, знали все. Суд приговорил братьев к расстрелу – в Беларуси с такими не церемонятся, но меня это мало утешило. Я вдруг разом осиротел. И вот тогда появилась мать…
Не знаю, откуда она узнала о происшедшем, родителям она не звонила и не писала. Видимо, из интернета – об этом преступлении много писали. Мать нашла меня в социальных сетях, написала, а потом прикатила на похороны. После поминального стола сказала:
– Нечего тебе здесь делать, Платон! Перебирайся ко мне. Будешь жить в нормальной европейской стране, а не в этой дыре под управлением диктатора. Раньше я не могла тебе помочь – муж не позволял, но он умер, и я получила наследство. Пришлось судиться с его детьми от первого брака, – она сморщилась, – но они не смогли оспорить завещание. Наконец я смогу стать тебе матерью.
Осиротевший, я поверил ее словам. Хотел верить… Я засел за учебники французского языка, нашел и скачал в интернете аудиокурс, и к завершению отработки по распределению, уже мог худо-бедно объясниться на языке Дюма. Надо отдать должное матери: поначалу она выполняла обещание. Я перебрался в Тулузу, где, как сын гражданки Франции, получил вид на жительство. Подтянув знание языка, сдал экзамены, подтвердив диплом, и устроился работать в пожарную часть. Почему туда? Во Франции пожарные оказывают первую помощь при авариях и происшествиях. Кстати, такой профессии, как фельдшер, в этой стране не существует, вместо них – медбратья. Вот им и служил.
Платили мало. Это в Беларуси зарплата в полторы тысячи евро кажется огромной, во Франции это крохи. Треть уходит на налоги и страховки, треть платишь за жилье (весьма скромное, к слову), остается 500–600 евро. Прожить на них можно, если экономить во всем. Это я узнал, уйдя от матери. Повозившись год с сыном, она решила, что вернула родительский долг, и завела любовника – молодого араба. Почему тот сошелся с женщиной, старше его вдвое, понятно. Насмотрелся я во Франции на этих сынов пустынь. Работать не любят; найти «ханум», которая будет их содержать – обычное дело для потомка погонщиков верблюдов. Заселившись к нам, араб дал понять, что не собирается терпеть меня в квартире. В его глазах я был конкурентом на деньги матери. Случился разговор на повышенных тонах, закончившийся для жиголо телесными повреждениями, не приведшими, впрочем, к стойкому расстройству здоровья. Бил я его сильно, но аккуратно. Араб был выше на голову и здоровенный, как верблюд, потому
