С трудом разлепив глаза, я увидела, как нечто чёрное, похожее на щупальца гигантского спрута, обвивает лапу Жака, ту самую, которую секунду назад он засунул мне в живот. Охотник выл на одной ноте и тряс пятнистой лапой, пытаясь освободиться. Нильс смотрел на брата непонимающе и испуганно.
— А-а-а, падла. Отцепи эту тварь! Нильс! Что же ты. Нильс! — в панике крикнул ему Жак, пытаясь зубами оторвать от себя жуткие щупальца. — Нильс, помоги, чёрт бы тебя побрал!
— Эй, успокойся, успокойся братишка… Что, что я должен делать!? О какой твари ты говоришь? — испуганно пробормотал Нильс, роняя лисёнка, и пытаясь утихомирить брата, но тот извивался как уж, совсем обезумев от страха.
— Да вот же! Какая-то паскуда вылезла из этой суки! — надрывался тот, а Тень уже тянула щупальца через его грудь, подбираясь к шее.
— Но я ничего не вижу…
— С-сука… это всё она, а-а-а-ахгр!
Тень затекала в распахнутую в ужасе пасть рычащего от ужаса Жака, как вдруг он замер, точно из него вытащили батарейки.
Когда охотник снова открыл глаза — они были матово чёрные, как выгоревшие угли, а морда не выражала никаких эмоций. Жак открыл пасть:
— Вы хотели забрать то, что вам не принадлежит, — раздался из глубины знакомый зловещий хор, не имеющий ничего общего с прежним голосом Гиены.
— Ты чего, Жак? Что у тебя с голосом… и с глазами..? — нервно хихикнул второй охотник, отступая на шаг. Он бы верно сбежал, если бы не был прикован к брату лапой.
— Эта душа обещана Матери сущего. Вы поплатитесь за то, что хотели забрать её добычу.
— Э-э, дурацкая шутка. Но допустим, я испугался… — бормотал Нильс, когда Жак неожиданно схватил его за свободную лапу и притянул к себе, словно хотел обнять напоследок.
Нильс попытался вырваться, но не смог даже сдвинуть Жака с места, а в следующую секунду тот открыл пасть и вцепился зубами в горло собственного брата.
Нильс отбивался, воя и проклиная, пока Жак, точно адская машина, молча рвал его душу, поглощая её свет. Эмон синеглазого истончался, пока не стал прозрачным и эфемерным, точно сигаретный дым. На асфальт горошинами стекали серебряные капли. От крика закладывало уши, иллюзия вокруг истончалась, донося до ушей поднявшийся в зоопарке сок из картонной коробки.
Наконец, от души Нильса ничего не осталось. Тогда упал и сам Жак. Тень стала покидать его тело, вытекая из глаз чёрными каплями, похожими на зловещие слёзы. Слёзы покатились по асфальту и, прежде чем я успела что-то сделать, коснулись моей Лисы… и исчезли.
На земле осталось лежать тело мужчины — хозяина двухголовых Эмонов. Он загнанно дышал, глаза смотрели безумно, никого и ничего не узнавая. Лицо, испещрённое оспинами, было мокрым от слёз.
Тени было не слышно. Вместе с ней пропало и оцепенение. Качаясь, я поднялась на ноги. Тень помогла мне… Но почему? Хочет сожрать сама? Что за Мать, о которой она постоянно говорит?
Голова раскалывалась, я потёрла шишку на затылке и поднесла руку к глазам. Кровь. Должно быть расшиблась, когда падала от удара Жака… Лисёнок лежал неподалёку — испуганный, рыжий комочек. Кажется, он подвернул при падении лапку. Вот кому досталось ни за что, ни про что… Нужно было немедленно взять себя в руки. Проверить, как там парни… Про Гиен думать не хотелось, разум не был готов принять произошедшее. Главное — я сново могла двигаться.
Точно под гипнозом, я положила малыша в портфель, и направилась к Павлу, как вдруг что-то схватило меня за лодыжку. От испуга, я вскрикнула, не глядя ударила второй ногой, отскочила.
— Где я..? Ничего не вижу. Ничего… — жалобно позвали снизу, и оттуда на меня глянули бесцветные глаза, подёрнутые пеленой.
Всё-таки Тень не до конца выскребла душу одного из братьев. Рыжие пятна Эмона точно выгорели, повсюду виднелись проплешины и нагромождения растянутой кожи. Гиена шарила по асфальту лапами, на которых ссохлись и обломались когти. — Где мой брат… Мне страшно… Нильс! Нильс… Кто все эти твари..? Не смотрите…. нет… Вон! Уходите! — крикнул он и с отчаянием замахнулся на воздух. Его глаза бесцельно вращались и казалось, вот-вот соскочат с морды. — Уходите! Нет… нет! Нильс! О боже! Господи! Вдовец… это ты? Нет! Не трогай меня! Нет! — Жак ещё раз слабо вскрикнул и, наконец, затих. Потерял сознание или умер? Я проверять не стала. Злорадство боролось в душе с брезгливостью и неуместной жалостью. Решительно развернувшись, я побежала к Павлу и Алеку.
Последний уже очнулся. Его куртка была изорвана, во все стороны торчали нитки, скулу опоясывало яркое пятно, которое уже завтра превратится в синяк.
— Боже, Алек, с тобой всё в порядке?! — я кинулась навстречу, но споткнулась о напряжённый взгляд.
— Тина… — потерянно прошептал Алек, глядя мне за спину. Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять — он видит Тень — разбухшую от сытной кормёжки, как никогда сильную, способную в любой момент свести со мной счёты и по какой-то своей причине, продолжающую медлить.
— Как тебе мой питомец? — невесело хмыкнула я.
Алек не ответил на эту глупость. Борясь с горечью, я направилась к Павлу, который лежал на асфальте в паре десятков шагов.
— Ох, Павел… — прошептала я, опускаясь на колени. — Что это психи с тобой сделали?
Глаза Павла были распахнуты и смотрели в небо с таким изумлением, точно никогда не видели звёзд. Эмон старосты метался — рычал и скулил, клацал пастью, словно сражался с кем-то невидимым, а потом неожиданно затихал на десяток секунд.
Алек продолжал сидеть на земле. Его взгляд прилип к существу за моей спиной так крепко, что перевести его на моё лицо Пёс был не в силах.
Павел вдруг задышал чаще. Убрав волосы с его влажного лба, я приложила руку. Горячий. “Ни к чёрту был твой план…” — с горечью подумалось мне. Что теперь делать? Мы всё ещё в чёртовом зоопарке! Вдруг моём кармане ожил телефон. Барон! Наконец-то!
— Как вы там? — раздался обеспокоенный голос, когда я приняла вызов.
— Плохо. Павел не приходит в себя!
— А Гиены? Где они?
На ум неожиданно пришли почти забытые строчки пророчества: “Ослепнет трёхглазый ворон, братья сожрут друг-друга… В кольце порочного круга отец проклянёт дитя… ”
— Они больше не помеха… — пробормотала я.
Борон замолк, видимо решил, что сейчас неподходящее время для расспросов.
— Хорошо. Что с Павлом? Подробней!
— Лежит неподвижно, Эмон мечется… Гиены сказали… сказали, что поместили его в мир лучших грёз.
— Так, понятно, похоже на проклятие грёз. Это когда погружают в глубокие воспоминания… В основном в те, которые повернули судьбу. Редко они бывают приятные. Но ничего слишком опасного. Это хорошая новость…
— А какая плохая?
— Плохая в том, что вытаскивать его надо немедленно! Если переждать недельку, другую, Павел очнётся сам, когда дойдёт до последнего ключевого воспоминания. Но ваши Узы
