От удара, я едва не нырнул носом в свою тарелку с салатом. Схватив из неё горсть майонезной гущи, я со злостью швырнул её в лицо своему отцу и сразу выскочил из-за стола… точнее, попытался выскочить, потому что его тяжёлая рука в последний момент схватила меня за волосы.
— Ах, ты! — отрывая меня от земли, взревел Вадим,
— Отвали! — вопил я, колотя ногами воздух, но надеясь задеть обидчика. — Ненавижу!
Он тряхнул меня несколько раз, а потом, как какую-то букашку, отшвырнул на стоящий в углу диван.
— Я твой отец, и ты будешь старших уважать!
Кожа головы горела. От непривычной боли перед глазами плыло. Никто и никогда не прикасался ко мне даже пальцем. Гости уродливо гримасничали, что-то возмущённо крича, отец был похож на разъярённого бычару, которого посмели дёрнуть за хвост. Уважать его? Никогда! Никогда…
— Посмотрите, — крикнул кто-то из гостей… — Ему весело! …дрянь такая! Понаехали из города, никакого воспитания, никто не занимался! Мамке, небось, до фонаря было! … чего улыбается-то?
Мир поплыл как в тумане…
***
Алек обнаружил себя стоящим вечером посреди просёлочной дороги. Справа и слева тянулись заросшие сорняком канавы, а чуть дальше виднелись покатые крыши деревенских изб, а ещё дальше высилась тёмная стена леса. Было тепло, но ветер то и дело пробивал холодной волной, как бывает, когда лето сменяется осенью.
Заворожёно покрутившись на месте, Алек подошёл к обочине и, наклонившись, провёл ладонью по траве. Та колола вершинами руку и послушно пригибалась под тяжестью. Оторвав кончик стебля осоки, Алек покрутил его в руках, но тот вдруг истончился и исчез, точно обратился в воздух. Трава же снова выглядела так, словно никто на неё не покушался.
Где-то здесь, в этом иллюзорном мире прятался Павел, который принёс Алеку столько проблем — прилип к Тине, словно репейник, иголками ей под кожу залез, впился так, что теперь без крови не выдернешь. Тина, вон, вся исчесалась, а выскрести не смогла.
Алек пообещал себе, что на этот раз не облажается, вытащит шакала за шкирку, а по дороге, если повезёт, узнает пару его секретов, таких, которые помогут Тине глаза открыть.
Стоило подумать о шакале, как ветер донёс до ушей неясный крик.
Алек припустил к нему навстречу, прямиком к низкому дому с завалившейся крышей, перескочил через низкий забор и заглянул в окно.
Внутри праздновали застолье. Деревенские бабы и мужики сидели, наклюкавшиеся, и не без удовольствия смотрели, как громадный мужик из их компании учит уму-разуму вихрастого мальчугана.
Схватив за волосы, он тряс мальчишку над землёй, а тот, брыкался и надрываясь до писклявости, кричал: “Ненавижу!”
— Я твой отец, и ты будешь старших уважать! — рявкнул мужик.
Под буйный возглас собутыльников он швырнул ребёнка на продавленный диван. В руке остался клок тёмных волос, которыми мужик победно потряс над головой. Эмоном мужчины был рогатый бык с красно-коричневой шкурой, глаза — слепые, без намёка на зрачок.
Мальчик, обретя свободу, тут же забился в угол — всклокоченный, взмыленный — глянул оттуда чёрными, полными ненависти глазами, такими, что даже у Алека озноб по спине хватил. Настоящий шакалёнок. Такой рычать не будет, а сразу пальцы откусит. Эмон соответствовал — Койот с двумя хвостами. Глаза зверя были перетянуты пеленой, как бывало у слепых душ. Впрочем, в детстве зрячих и не бывает. По крайней мере Алек о таких не слышал.
“Даже ребёнком был бешеный, не удивительно, что из него мерзавец вырос”, — гадливо подумал Алек. — “Если про ненависть кричать, тут любой взрослый взбесится”.
— Посмотрите! — вдруг крикнул кто-то из гостей, показывая пальцем на Павла, — Ему весело! …дрянь такая! Понаехали из города, никакого воспитания, никто не занимался! Мамке, небось, до фонаря было! … чего улыбается-то?
— Ничего-нечего! Сейчас преподам ему урок! — отозвался мужик, вытягивая ремень из штанов и направляясь к мальчишке. У того глаза совсем потемнели, в уголках блеснули злые слёзы.
Алек постучал по стеклу — бесполезно, тогда шагнул к двери. Пока её дёргал и так и эдак, слух резал свист ремня и дружные возгласы пьяной деревенской братии. Звуки стучали у самых висков, точно стены не были им помехой. Что-то со звоном разбилось, раздался визг, а дверь неожиданно поддалась. Алек ввалился внутрь и замер, недоумённо оглядываясь.
Никого не было…
На столе — ни следа попойки, водочный дух едва угадывался, а самое странное, что на подоконнике лежал снег, хотя секунду назад на дворе стояло лето….
“Что за чертовщина”, — с недоумением думал Алек, обходя дом и пытаясь вспомнить, что говорил Барон. Всё так быстро произошло, что даже не получилось толком осмыслить задание. Кажется, декан назвал это — Проклятие слёз… или грёз? Что-то про погружение в глубокие воспоминания, повлиявшие на судьбу… Тогда прошлое воспоминание уже закончилось и началось следующее? А моя задача — узнать как можно больше о Шакале… Вмешаться и убедить этого кретина вернуться… Звучит не сложно.
Вдруг, входная дверь скрипнула, вырывая Алека из мыслей и заставляя испуганно обернуться. В дом ввалился бородатый мужчина, настоящий шкаф! ростом под два метра с хвостиком, тот самый, что недавно трепал оборзевшего Койота за волосы. Незнакомец обжёг тяжёлым взглядом из полуопущенных век. Где-то этот взгляд Алек уже видел…
— Э-э, извините, что без разрешения… — начал было оправдываться Алек, но мужчина отвернулся, словно ему не было до гостя дела. Не торопясь, он стащил с себя ботинки, повесил на латунный крючок телогрейку, а потом двинул на Алека, но прошёл мимо — к мерно гудящему холодильнику и, наклонившись, стал выуживать что-то из морозилки.
Отойдя от шока, Алек с опаской подошёл к мужчине, помахал рукой, позвал на пробу. Реакции не было. Похоже местные иллюзии его не замечали.
Сцена 24. По ту сторону воспоминаний
Полумрак комнаты — густо-бурый, как запёкшаяся кровь. Стены — оклеены бордовым, вдоль них, друг напротив друга — две узкие кровати, между ними едва втиснулись бы пара коротких шагов. Посередине на стальной высокой ножке покачивались прозрачные пакеты с жидкостью.
Они висели, почти касаясь друг друга. Снизу — красные резиновые пробки, дальше — безвольно висящие провода капельниц, еще дальше — устрашающего вида иголки, за ними вены. Где-то раз в секунду бойкие воздушные пузырьки поднимались вверх по капельницам и исчезали в одном из пакетов. Сначала в правом, а после в левом. Это значит, очередная капля жидкости попала в кровь. Сначала Павла, а после Алека. С мертвенными лицами они лежали на кроватях, друг напротив друга, связанные “проводами” и воспоминаниями Койота.
У Павла лицо было серое и худое, кожа — бумажная. Казалось, я могу проткнуть её, если
