Но мне хватает ума судить объективно, мы разные. Она из тех, кто моментально вызывает мужской интерес, а я больше похожа на неформатных моделей, аристократичная бледность и анорексичная худоба, если художественным языком. И эта расхожая фраза, что мужчины на кости не бросаются - вранье, я живой пример кучи комплиментов нам, угловатым, как подросткам, но привлекающим внимание самобытностью.
Успокаиваю себя, да.
Все же комплекую, когда у некоторых титьки размером с мою голову.
Два зала, в одном столики и стулья, во втором мягкие оранжевые диванчики. Идём на диван, он двигает меня к стене и садится рядом. Открыв чёрную кожаную папку с меню, говорит:
- Вообще, я люблю подарки дарить. Это прикольно, когда человек радуется. Что будешь? Пиццу?
- С грибами. И салат.
- С опятами.
Знает меня, вдоль и поперёк. Изучаю его, подперев рукой щеку. Чуть выше на стене крутят по телику музыкальный клип, попса о любви. И так в тему. У певицы голос проникает прям в нутро. Музыка её работа, но согласна с “легенда разрушена, я обезоружена, ведь ты очень нужен мне, нужен мне, нужен мне”.
Ему приносят солянку и сосиски в тесте. Ест одну за другой. Любит выпечку. В фруктовый чай высыпает четыре сахарных пакетика. Часто вытирает губы и пальцы салфетками. Лениво следит за роликами по телевизору. Долго жуется. Губы блестят.
Мне надо ещё больше деталей. Не могу себе запрещать его исследовать, я учёный, а он какая-нибудь редкая порода, морская глубина, с рифами, и он мой мир теперь. Вода заволакивает.
Помню лето. Купалась один раз, но так, что на всю жизнь. Пришли с Антоном на дикий пляж, там где все голые тусуются. Вечером уже, собиралась гроза, а люди собирали вещи. Я стеснялась, сняла только верх от купальника, под волосами грудь не видно. А когда в озеро зашла, бросила Антону трусики. Водой скрыта. Он не пошёл купаться, а я плавала. Сначала на нас сыпали пошлость, парочка свингеров звали к себе в гости, ждали, когда я выйду из озера. Но потом заискрила молния, и хлынул ливень, и озабоченных смыло с пляжа. И всех, мы одни остались. У берега старый поддон и дырявая лодка, Антон прятался там от дождя, а я плавала, наедине со стихией, небо чёрное, вода чёрная, гремит и льет и я словно часть природы, у меня кольцо соскользнуло и в пену, в пучину, навсегда. Так впечатляюще, по какому-то наитию сняла ещё одно кольцо и кинула в бурю, в тот момент мистика со всех сторон зажимала - вот мой дар, тебе вода, забери, взамен прошу благосклонности твоей.
И все сбылось, похоже. Он здесь, со мной, мне его подарили, и даже не представляла, что такое может быть.
Фантастичнее вымысла.
- Подавлюсь, если будешь так смотреть, - он улыбается.
- Как на счёт интереса? - отпиваю кока-колу. - Когда получил, что хотел, эмоции слабее?
- К тебе? - он усмехается. - Победа означает либо врага, либо будущего союзника. Ты мне враг?
- Нет, мы вместе.
- Сама ответила, - он делает глоток чая. - Как в фильмах американских, клятва у священника.
- И пока смерть не разлучит?
- И после.
- Пафосно звучит.
- Тебе кажется, - он наклоняется.
Целую. Он двигает локтем и роняет стакан с газировкой мне на колени. Почти пустой, но все же коричневое пятно расплывается на и так испачканных серых брюках. Он изображает сожаление - картинно прикладывает ладонь ко рту.
- Ох, какая неприятность.
- Ты специально?
- Нет, так жалко, - встаёт, тянет меня за руку. - Надо срочно замыть. В туалет.
В глазах пожар, и мне жарко.
Мы еще не были наедине в этом плане при свете, только по тьме, и меня это устраивало, так легче, когда его не видишь, боюсь, не хочу, чтобы он смотрел, когда про любовь, кажусь самой себе неопытной и глупой, сама дала оценку своим способностям, от него подобной не надо.
- Может, дома?
- Хочу щас.
И я не против, устоять - не про нас. Это как в стареньком стишке “если хочешь меня - возьми, намекни только - где и как, я хочу быть с тобой вблизи. Просто сделай мне тайный знак”.
Из второго зала ведёт лестница на второй этаж, в детскую игровую комнату. Там же закуток с тремя туалетами.
Закрываемся в первом. Потом пьем ещё кофе и пробуем второй. Третий оставляем “на потом”.
Могли бы ещё, но скоро мастер придёт устранять неполадки в квартире, а мы ответственные товарищи, договорились, значит, должны быть на месте.
Едем домой, я порочна. Развращенная за предел, снесла все рамки, что оставались, и мне здорово. Видела в зеркале, как он двигается. Синие глаза, как мои, и ему некогда было следить за отражениями. Он отключается от всего, кроме тел, и смотрит вниз.
Любуется своим достоинством постоянно.
Завидую, тоже хочу наглядности. Могу лишь воображать, как оно, когда он прижимает, скользя отодвигает, и снова прижимает, и в темпе, в темпе. Поворачивает лицом к стене, давит на поясницу. Когда так сильно запрокидываешь голову, волосы касаются его там, внизу. И он свободно целует шею, новые отметки сразу по тональнику. Ему мало меня, знаю это по губам его, рукам, и мне мутит разум, такое чувство, что если меня не станет, жизнь рухнет, величайшая депрессия и попытки суицида само собой. Нельзя, наверное, так остро воспринимать секс, но я бессильна, невозможно убавить накал, этот человек распускает щупальца по всему телу, мне везде ток, где он касается, и мозг сломался, как рубильник у нас в подьезде.
У нас.
- Тебе родители звонили? - поворачиваюсь.
- Трубку не беру, - он расслабленно вертит руль. Ещё бы, он так вымотан, сама помогла. Я прямая причина его разболтанности, ленивой улыбки и голоса чуть в нос. Он напоминает рэпера, который брезговал занятиями с логопедом и щас мучает мои перепонки на громкости “кровь из ушей”.
- Почему? - убавляю звук.
Он жмет плечами.
- Написал отцу, что не по телефону разговор, - говорит. - Чёрт, - цедит сквозь зубы. - Дура соседка, не так все быть должно.
Он волнуется. Пусть и скрывать пытается.
Мнение Ильи ему важно, хоть тысячу раз пошути, а связь их паутина. Если они столько лет одни друг у друга были. Пять. Мужчина и пацан в переходном возрасте, и вдруг горе - смерть частички семьи. Только сейчас вдруг понимаю, что он, может, и не бабник совсем, просто его понесло тогда от безысходности, развлекаться,
