— Вот так, дорогуши, — снова подал голос неунывающий Костя, — и рады бы, да не получается. Вам от лица службы наша огромная благодарность. А мы дойдем, обязательно дойдем и повоюем еще.
На город и его опустевшие окраины опустился холодный, промозглый октябрьский вечер. В такую погоду мечтаешь о тепле, о горячем чае, а не о походе в ночь, неизвестность, где подстерегает на каждом шагу опасность. Дождь прекратился, и сразу же поднялся туман, окутав все вокруг липкой пеленой. Потом подул с севера ветер. На прояснившемся бледном небе замигали звезды. Приближалось время заморозков, а за ним и снега. Скоро опадут последние листья. Съежившиеся и потрескавшиеся от зазимков, поплывут они по канавам и наполнят лужи и выбоины, а голые леса и поля окрасятся в серо-бурый цвет.
Впереди шли Аркадий и Лариса, за ними остальные. Леся и Галя поддерживали тех, кому особенно трудно. Шли медленно, часто останавливались, отдыхали. Двигались, как положено в такой обстановке, — от рубежа к рубежу. Так распорядился Аркадий, когда собирались в путь. Хоть и за городом и вроде никого нет, но местность неразведанная, легко напороться на немцев. Но идти быстрей не могли, давали о себе знать незажившие раны, пребывание без движения в госпитале.
До кирпичного завода не так уж и далеко, но добрались до него они часа через три. Прошли по поляне, где был бой, где они потеряли своих товарищей, с которыми отходили от самой границы. На бывшем заводе запустение и тишина. Бойцы расположились прямо на земляном полу, закурили. Девушки исчезли в темноте. Спустя некоторое время Галя позвала:
— Аркадий, пойдем со мной. — Все повернули головы в ту сторону, откуда послышался голос, а Костя, как всегда, в своем репертуаре:
— Галь, может, я пойду вместо лейтенанта?
— Ты пока посиди, — ответила в тон ему девушка.
— Везет же людям, — проворчал тот.
Аркадий тяжело поднялся. Медленно, ощупью, они пошли длинным темным проходом, свернули за угол.
— Зажги спичку, — попросила Лариса и, подойдя к куче кирпича, начала отбрасывать его в сторону. В стене открылась ниша, а в ней под тряпьем — винтовки, гранаты, патроны.
— Неплохо припрятали, — одобрительно заметил Аркадий. — Откуда все это?
— Знайте нашу доброту, берите. Мы тогда, отправив раненых в госпиталь, облазали все вокруг, собрали и сложили все в канаве, а дня через три, когда немного управились, ночью перенесли сюда.
— Все мы, конечно, не возьмем. Оставшееся оружие снова заложите. Оно еще пригодится.
Передохнув и разобрав оружие, все направились к выходу. Подошло время расставаться. Девушки возвращались в город, домой, бойцы уходили на восток, к своим. Неблизкий и нелегкий предстоял им путь. Девушки даже всплакнули. За этот месяц не только Аркадий, которого они знали со школьной скамьи, но и его товарищи стали для них родными.
— Идемте с нами, девушки! — негромко выкрикнул Костя из темноты, когда группа тронулась в путь.
— Счастливые, — с грустью в голосе сказала Лариса, — а что будет с нами?
2. Как жить дальше?
После небольших заморозков прошелестел последний золотой дождь — листопад. Оголились в скверах и сразу стали беззащитными старые липы. Еще темнее и кряжистей выглядели на Видах дубы-великаны, покачивающие корявыми лапищами. Наступила пора предзимья, природа готовилась к длительному покою. Под окнами, на старом вязе, неугомонный «краснорубашечник» — дятел — с утра затевал на сухом стволе свое неизменное тук-тук, говорливые воробьи все больше жались к чердакам домов.
Снега еще не было. Временами он падал, но таял в воздухе или смешивался с дождем. Все вокруг было промозглым, тоскливо-серым. Серые рассветы, серые короткие дни, серые длинные сумерки. Порывистый ветер с дождем гнал по пустынным улицам города опавшие листья, обрывки старых газет и разномастных объявлений фашистского командования. Свинцово-тяжелые тучи низко ползли над землей, цепляясь за дома и деревья. В канавах, на проезжей части мостовой, в выбоинах и рытвинах стояли огромные лужи, в которых скапливался мусор. Приближалась зима. Она представлялась горожанам тревожной, пугающей, несла с собой неизвестность и голод.
Лариса поначалу и не пыталась найти работу, надеясь, что весь этот кошмар скоро кончится, придут свои и вышвырнут непрошеных гостей. Но время шло, а оккупанты уходить не собирались. Напротив, устраивались поудобнее, как будто надеялись оставаться здесь на веки вечные. В то же время заботиться о населении, кормить его не собирались. Очевидно, на этот счет у них имелись свои планы.
Как круто война повернула многие человеческие судьбы. Если бы год тому назад или даже полгода кто-нибудь сказал Ларисе, что в скором времени ей придется думать о куске хлеба, носить на рынок последние платья и туфли в обмен на хлеб и картошку, она бы ни за что не поверила. Но случилось именно так.
Она вставала чуть свет, брала в кошелку что-нибудь из вещей и шла на рынок. Она очень осунулась, похудела. Трудно было узнать в этой женщине в завязанном по-крестьянски и опущенном на лоб платке недавнюю студентку. Идти нужно было через весь город пустынными, насквозь продуваемыми улицами. Город погрузился в какое-то оцепенение, от которого никак не мог оправиться. На улицах прохожие встречались редко, да и те были мрачные, молчаливые, съежившиеся, куда-то все торопились, хотя предприятия, магазины, учреждения были закрыты. Изредка, надсадно ревя мотором, проносился по выщербленной мостовой крытый грузовик или мотоцикл с коляской. По тротуару, стуча коваными каблуками, пройдет патруль в рогатых касках с черными куцыми автоматами. И снова — тишина тревожная и печальная, как будто в каждом доме за закрытыми ставнями лежит покойник.
Пустынной стала рыночная площадь. Мало покупателей, еще меньше продавцов. Не было обычной рыночной многоголосой толчеи, ни смеха, ни шуток. Люди кутались в старые обтрепанные пальто, пиджаки, сновали туда-сюда патрули и полицаи с повязками на рукавах, проверяли документы, кого-то задерживали, уводили. Это становилось обычным. Окружающие делали вид, что ничего не замечали, будто это их не касалось. «Новому порядку» угодны были безразличные, тихие, слепо повинующиеся…
Сегодня она возвратилась с базара поздно. Очень устала и продрогла. Бросив у дверей кошелку, тяжело опустилась на стул и беззвучно заплакала.
— Раздевайся, доченька, озябла, наверное. Будем чай пить. — Мать хлопотала на кухне.
— Не хочется, мама. — Лариса поднялась и стала медленно стаскивать с себя пальто.
Вид у нее нездоровый, измученный, голос простуженный.
— Заходила на биржу. Господи, слово-то какое… Раньше встречалось только в старых да иностранных книжках.
— Ну и
