Они вроде бы скатились с него. Продолжили возню где-то поблизости. Пронзительно вскрикнула Френ.
Неужели опять? – подумал Аркас, угасая.
Бедняга…
Максиме оставила часы в покое. За желтым стеклом восьмиугольного циферблата с трудом шевелилась стрелка. Возится с ними дальше, не имело смысла. Чтобы оценить свои успехи, она долгое время бродила среди линий электропередач, заходя все дальше от дома. Тиканье было таким тихим, почти неслышным, по сравнению с тем грохотом, который изводил ее раньше.
Часы были средством сдерживания для носителя Одиночества, созданным очень давно, на случай проблем вроде Максиме. Это был подлый и трусливый трюк. И долгое время носительница искала способ сделать свои путешествия безопаснее. Клинок первобытного насилия, единственная сущность, которая смогла повредить шестеренки. Артефакт разрезал большую часть подвижных элементов, и разладил систему.
Женщина присела на скамью. Сгорбилась, поглаживая грудь здоровой рукой. А потом расплакалась. Столько времени она прожила с этим назойливым звуком, что сейчас тишина была истинным наслаждением. Это, а так же убийство Любви и смерть Надежды, было неоспоримым успехом.
Максиме побеждала.
Ледяной плод Одиночества нетерпеливо шевельнулся в груди.
- Здравствуй, - сдержанно сказал Никас.
Ей не хотелось отвечать.
- Ну как ты? – он присел рядом. – Почему ты плачешь?
- Знаешь, - произнесла она, - я никак не могу решить, кто из нас кому мерещиться. Ты - моя галлюцинация, или это я придумана как стена от реальности? Кто-то из нас бредит, Аркас. Не может быть, что б это все существовало в действительности… Какой бы то ни было. Кто-то из нас двоих сейчас находиться в беспамятстве, далеко-далеко отсюда. Пускает слюну и, быть может, готовиться отдать богу душу.
- Ты из-за этого плачешь? – удивился Никас. – По-моему, это вопрос чисто академический. Я, к примеру, уверен, что этот мир реален, а мы оба призраки, порожденные им.
- О, Никас…
- Это сложная, многоступенчатая драма, противостояние тех, кто никогда не поймет друг друга, но по-своему прав, и прочая.
- То есть, мы можем быть просто придуманы? – улыбнулась Максиме. - Оба?
- Почти наверняка, - кивнул Аркас. Он улыбнулся: – Я шучу. Я же помню всю свою жизнь «до». Ну, почти всю.
- Думаешь, это надежный признак? Человеческий разум на многое способен.
Она закашлялась, сплевывая черное. Пятна странной мокроты и медленно ползли обратно к женщине.
- Пока сидела в яме, время от времени я поддавалась бреду, - Максиме подобрала ноги, а темный слизняк сиротливо потянул к ней тонкие усики. - Я была уверена, что вокруг степь. Без конца и края. Сначала она была безжизненной, но потом ее начали отпаивать дожди. Она закрывалась влажным одеялом грозовых туч. Я сидела и наблюдала, как родит когда-то бесплодная почва. Сначала трава и мхи. Затем кустарник. Деревья тянулись так высоко и так долго. Я видела все это, просиживая годами на одном месте. Иногда я приходила в себя и понимала, что прошли минуты. Моя рвота была еще теплой.
- Что было потом?
Максиме поковыряла мизинцем за щекой.
- Подожди секунду… - она высунула покрытый рубцами язык и прикоснулась к нему указательным пальцем. – Однажды я вернулась этот сон, и увидела, как умирают последние деревья. Они падали, одно за другим, потому что их корни высохли и распались. Я пробыла там еще несколько лет, пока все не заполнил запах трухи. Потом я очнулась, и долгое время была в сознании. Рассудок мой был ясным, как никогда до этого. Это было ужасно. Я понимала и чувствовала все, что со мной делают. Но больше не могла забыться. Даже спала очень чутко. И на пике моих страданий, пришел Девел. Это место, конечно, куда страшнее степи, но я провожу параллели там, где это уместно. Я вместилище Одиночества, владыка и раб негатива, злюсь и разрушаю. И тут приходишь ты. Рыцарь. Спаситель.
Аркас рассмеялся.
- Ну, я тот еще спаситель, - он откинулся на спинку скамьи. – Честно говоря, у меня нет никакого желания умирать.
- Боишься?
- Конечно, - не стал скрывать журналист. – Я не для этого всю молодость пахал как проклятый. Пережил все унижения и насмешки. И как вообще понять, кто важнее – ты, или миллионы незнакомых тебе людей?
- Самопожертвование – это вообще очень скользкая штука, - произнесла Максиме, глядя на падающие звезды. – Считается, что это поступок истинно смелого человека. Но есть еще скрытый подтекст. Знаешь какой?
- Усталость?
- Да. Усталость. Повод покончить с собой под бравурную музыку.
- И сорвать овации.
- Весь зал будет лупить в ладоши минуты две не меньше, пока гроб не закроют.
Они оба невесело посмеялись.
- Но иногда, - продолжил Никас. – У нас ведь просто нет выбора. Что я могу? Выбраться самостоятельно мне не удастся, я уже это понял. Прятаться где-то? Ждать, пока ты не придешь на мою ферму с полчищем негатива?
- О, да, - согласилась Пророк. – Я сожгу твои посевы, твой амбар и твой хлев.
- Изнасилуешь жену и дочерей, - добавил Никас.
- По нескольку раз.
- И тут мы подходим к вопросу о принятии смерти.
Максиме глубоко вздохнула.
- Мои поздние воспоминания перед Многомирьем смазаны, - поделилась она. – Одиночество почти стерло их. Так что я не могу понять, где правда, а где мои предположения. Но я точно знаю, что часто имела дело со смертью. Люди поблизости умирали, иногда мучительно. Грязно. Разбрызгивая разные жидкости. Что хуже всего, они что-то значили для меня, так что мне приходилось учиться принимать смерть, но – чужую. У принятия две стороны.
- Своя и чужая, - сказал Никас негромко.
- Да. И иногда сложно сказать, какая сторона острее режет. Ты не можешь знать, насколько сильно мучается человек, поэтому всегда предполагаешь худшее. Не можешь знать, как тебе будет без него плохо: и тут ты предполагаешь худшее. Накручиваешь себя. Умирающий это видит и ему становится еще хуже. Я думаю, в принятии чужой смерти, нужно меньше думать о том, как человеку больно. Так ты не транслируешь ему еще и свой страх, понимаешь?
- Это может звучать как отказ от эмпатии, - заметил журналист.
- Черствость? Конечно, можно и так сказать. Но многие путают черствость и рассудочность. Мы просто еще не созрели для того, чтобы принимать смерть как должное, без соплей и предрассудков. И без глупых мыслей о том, что ты не успел сказать или сделать. Алло, мы ведь точно знаем, что человек умрет, да?
- Точно.
- Это, вроде, во всех нас заложено. Так почему ты, имея на руках эту информацию, не скажешь и не сделаешь то, что хотел заранее. Почему сейчас ты наматываешь сопли
