Она смеется и целует меня в лоб.
— Глупышка! И я тебя тоже очень люблю.
— Типичный шизик, — вздыхает Горошинка. — Всегда нужно быть любимицей, да? Первые семейные каникулы в Бруклине, а тебе обязательно нужно было попасть в центр внимания!
— Иди завтракать, — говорит папа. — А потом пойдем в город. Покажу вам все локации из фильма.
— Мы знали, что когда-нибудь этот день настанет! — фыркает Горошинка, когда я сажусь рядом. — Не скрыться и не убежать.
— А по-моему, отличная идея, — говорю я, с улыбкой разглядывая их. — Просто прекрасная! Хоть бы это никогда не заканчивалось…
— Ты что, еще пьяненькая после вчерашнего ужина? — участливо спрашивает Горошинка. — Ты все еще пьяненькая, Луна?
И в этот момент во мне зарождается знакомое ощущение. Воспоминания падают в мое сознание, точно монетки в щель автомата. Я помню, что мама и папа хотели вернуться в Нью-Йорк, чтобы отметить годовщину знакомства. И чтобы все мы могли наконец познакомиться с тетей Стефани и остальной семьей. Я помню, что недавно мы проходили мимо старого дома, который мама и тетя продали за копейки в конце восьмидесятых годов, и рассуждали о том, что могли бы стать миллионерами, если бы придержали его еще немного. Я помню свое детство — переполненное солнечным светом и смехом, вечеринками в честь Рождества и сдержанными обещаниями. Горошинка — жизнерадостная, здоровая и веселая. Она недавно начала работать иллюстратором. А еще я помню, что я счастлива. Моя работа — работа моей мечты, я изучаю нейтрино в лаборатории в Оксфорде. Я помню, что я — это я. С каждым новым расцветающим воспоминанием я чувствую, как боль старых ран исчезает, а сами они невероятным образом излечиваются.
Вселенная вернула меня и мою душу моей семье. Дала мне больше, чем я могла надеяться, вернула мне жизнь, и не просто какую-то жизнь, а мою собственную! Только лучшую версию.
А затем я внезапно задумываюсь еще кое о чем. Просто не могу не думать об этом. Меня охватывает острое желание, и я вскакиваю на ноги.
— Извините, мне срочно нужно кое-куда…
— Что, в пижаме?
Мамин смех такой яркий и прекрасный.
— Ох! — Я смотрю на себя, а затем бегу обратно в спальню и оглядываюсь в поисках какой-нибудь одежды. Хватаю джинсы и футболку. Натягиваю на ноги «Converse», провожу расческой по волосам, а затем замираю и внимательнее вглядываюсь в свое отражение.
Странных и чужих голубых глаз больше нет.
Теперь у меня карие глаза.
Прекрасные карие глаза, такие же, как у мамы. Я выгляжу в точности как мама, вот только подбородок у меня — папин. Подбородок Генри. Теперь я знаю, как я всегда должна была выглядеть.
Я отбрасываю расческу, выбегаю за дверь, бегом спускаюсь по лестнице и со всех ног бегу по Третьей авеню.
Мне нужно знать. Мне нужно знать!
Я вижу музыкальный магазин и резко останавливаюсь. Блестящие гитары «Gretsch» медленно кружатся в стеклянной витрине, и в глубине моего сердца зарождается глубокая печаль.
«Нельзя же получить все, — говорю я себе. — Теперь, когда у тебя есть и папин подбородок, и мамины глаза, нельзя же надеяться, что…»
Я оборачиваюсь, и у меня перехватывает дыхание.
На противоположной стороне улицы появился небольшой нарядный магазинчик. Над ним вывеска «Новая булочная и книжный магазин Белламо».
Очень-очень медленно я перехожу дорогу и замираю, уставившись на магазин. Он жив. Он здесь.
Прямо под вывеской нарисован серебряный полумесяц и выведены слова «Всегда ждет тебя».
Невероятно, что за все эти годы — с тех пор как мы виделись в последний раз — он так никого и не встретил, никого не полюбил. Но вот же, вот эта вывеска и эти слова! Может, это просто ностальгия. Воспоминание о странной девушке, которую он встретил одним жарким летом. Вероятно, это уже давно потеряло для него прежний смысл.
Вот и все. Стоя на улице, я заставляю себя посмотреть в магазин через стекло витрины и вижу перед стойкой множество столиков и стены, занятые полками. В витрине стоят последние новинки и бестселлеры. А в углу виднеется обложка небольшой книги под названием «Девушка, которая свалилась с Луны». И над ним — имя Майкла.
Я улыбаюсь, охваченная радостью. Он сделал то, о чем всегда мечтал!
А затем я понимаю, что кто-то смотрит на меня. Я вглядываюсь в витрину и вижу его. Он стоит неподвижно и смотрит на меня.
Его лицо постарело, а волосы поседели на висках, но он выглядит сильным, крепким и здоровым. И по-прежнему кажется мне самым красивым на свете.
Я открываю дверь и вхожу в магазин. Очень медленно подхожу к нему.
Он все так же не двигается.
— Привет, — говорю я. — Ты… помнишь меня?
— Ты вернулась, — шепчет он.
— Я знаю… Прости меня, я не хотела… то есть прошло так много лет, и я знаю, что… — Я смеюсь. — Ну вот, я не знаю, что сказать. Я знаю, что мы только вчера попрощались.
— Так и есть, — говорит он. — В моем сердце всегда так и было.
— Я просила тебя не ждать меня. — Я подступаю ближе.
— А я сказал, что все равно буду ждать, потому что не могу иначе, — отвечает он.
— А значит…
— А значит, наше будущее только что наступило.
Эпилог
Пчелы лениво гудят за окном. Я слышу, как Майкл и папа смеются где-то в саду, вспоминая старые времена. Папа наконец смирился с тем фактом, что я выйду замуж за мужчину, который едва ли младше его самого. Я слышу голос Горошинки тоже — высокий и громкий, раздающий указания. И улыбаюсь.
Все правильно. Так, как и должно было быть.
Я открываю дверь в мамину мастерскую и нахожу еще одну коробку с пленкой. Почти все пленки помечены чьим-то именем, событием или датой: тут дни рождения, свадьбы, праздники. Пленок сотни, но я знаю, какую ищу.
Я уже собираюсь сдаться и почти считаю себя полной идиоткой, как вдруг натыкаюсь на нее. Пленка лежит на полке у самой стены, под грудой книг.
Пленка под номером четыре.
Я выглядываю из окна и вижу, что Горошинка выносит поднос с напитками, а мама возвращается в кухню, из которой доносится восхитительный аромат.
Я быстро вставляю пленку в проектор и нажимаю на кнопку.
Перед моими глазами вспыхивает калейдоскоп цвета, а затем я вижу Третью авеню. Бей-Ридж, Бруклин. Все цвета кажутся такими яркими в жарком солнечном свете. Вот какой-то парень посылает в камеру воздушный поцелуй. Мальчик корчит рожицу. Пожилая дама с улыбкой отмахивается от камеры. Солнечный луч взрезает фильм, размывая картинку. А потом она восстанавливается, и у меня перехватывает дыхание.
Это мы. На пленке мы, я и мама, в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году. Она смеется, и я целую ее в щеку. Я застываю и неподвижно смотрю на экран. Я вижу, как две
