— Что это?
— Обезболивающее, — показала ему Вильма шприц с готовым к инъекции препаратом, и понимала, что он не совсем об этом спрашивал. — Если не хочешь, я не стану колоть.
Он кивнул.
Ему нельзя было принимать обезболивающие. Боль от каждого вздоха была разумной альтернативой лишним загрязнителям в крови. Он должен был страдать, чтобы затем страдать еще больше. Страдания обозначали, что он еще жив, и будут обозначать тоже самое, если он успешно переживет грядущий криостаз и очнется в хорошо оборудованном госпитале, где прямо перед самым его носом захлопнутся врата на тот свет. Но Вильма верила, что ни какие ранения не заживут без капельки воли к жизни, и Илья нуждался в этой капельке сильнее кислорода.
Она ввела в его катетер обезболивающее. Чуть-чуть. Под невыносимые мысли о том, сколько именно миллиграмм могут его убить. Анальгетик подействовал быстро, и с мужской груди начал испаряться неподъемный груз. Его грудная клетка начала вздыматься выше, дыхание становилось чаще и увереннее, а в глазах появился жизненный проблеск.
Достаточно.
Вильма вытащила иглу из катетера и отложила шприц на стол.
— Я сказала им, что ты попытался отнять у меня пистолет, — тут же выпалила она, пока еще короткий приступ легкой эйфории мог смягчить ее признание.
— О чем еще ты наврала? — спросил он с легкостью и безразличием в голосе, устремив взгляд в какую-то очень интересную точку на потолке.
— По мелочи. В целом, больше ничего, что тебе обязательно было бы знать.
— И ты лишь за этим сюда пришла?
— Я пришла сюда потому, что мне показалось, что тебе страшно тут лежать и ждать непонятно чего. После того, как я в тебя выстрелила, у тебя был где-то один шанс из десяти, что ты доживешь до сегодняшнего дня. Сейчас мне кажется, что для тебя это было бы легким побегом от всего света. Но потом оказалось, что на станции «Магомет» есть такая особа по имени Линь. Ее вытащили из холодильника, чтобы она вытащила тебя из предсмертного состояния и дала тебе еще несколько дней жизни. Не знаю, рад ли ты этому шансу, но мне бы на твоем месте было очень страшно.
— Мне страшно, — согласился он. — Не знаю, что ты мне сейчас вколола, но от страха это не помогает. Я не хочу умирать. И в тюрьму я не хочу. Но теперь меня ждет либо то, либо другое, и этот выбор будет совсем не за мной. Мне страшно до чертиков, Вильма. Ты это хотела от меня услышать?
— Да, именно это, — кивнула она и пробежалась пальцами по койке, пока не нащупала его ладонь. — Мне тоже страшно, и я тоже не хочу выяснять, что меня там ждет. Может быть, ты умрешь, и на моей совести будет еще одна жизнь, а может быть ты выживешь, и что тогда получится? Ты хотел отнять у меня мою жизнь, чтобы обменять ее на другую, а вместо этого я отняла у тебя твою жизнь, чтобы обменять ее на долгий тюремный срок. Наверное, ты заслужил все это, но я не чувствую никакой справедливости.
— Ну… — протянул Илья, и осторожно освободил свою ладонь от женских пальцев, все еще не доверяя собственному телу, — значит, нам обоим страшно.
— Хочешь, будем бояться вместе?
— Мы с тобой боимся слишком разных вещей, — едва заметно показал он головой и поморщился от неосторожного вздоха. — Все кончено, Вильма. Больше нет смысла делать вид, что мы нужны друг другу.
— Там мы делали вид? — удивилась она, не решив, как на это реагировать. — Было ли между нами хоть что-то, не основанное на лжи?
— Мы пытались, но что толку теперь об этом думать? — описал он в воздухе какой-то непонятный жест рукой. — Мне очень хочется обвинить тебя в том, что ты разрушила мечты, которые я вынашивал пятьдесят восемь лет, разрушила мою жизнь, жизни моих товарищей и свою собственную в придачу, но у меня все еще хватает сил признать, что в этом немалая доля моей вины.
— Нет, — возразила Вильма. — Вини лучше меня. Я не хочу просто стоять и смотреть, как ты взваливаешь на себя всю ответственность из благородных побуждений. Вини того, кто действительно во всем этом виноват.
— А какой теперь в этом смысл?
— Но ты ведь еще жив, — вновь поймала она его за руку и промолвила убаюкивающим тоном через натянутую, почти искреннюю улыбку, — и пока ты жив, еще слишком рано сдаваться.
Ему нечего было ответить. Он подарил ей свой едва уловимый взгляд и тут же отнял его, отвернувшись. Он не хотел запоминать это лицо, эти волосы и эти глаза, широко распахнутая синева которых отпечаталась в его памяти даже сильнее, чем бездонная чернота смотрящего на него пистолета в момент тихого скрежета от сдвинувшегося спускового крючка.
Вильма его понимала.
Она отпустила его руку и впустила в себя мысли о смерти. Возможно, эта тень человека, который едва не стал ей дороже всех остальных, доживала свои последние дни, и вскоре, как и полагалось теням, он исчезнет в лучах света. Она пятилась к выходу из лазарета, борясь с желанием остаться, и заставляла себя мысленно попрощаться с Ильей, подготавливая себя к самому худшему исходу. Смотреть, как умирают люди — это дурная привычка, особенно посреди космоса. Она была верным знаком, что надо что-то менять в своей жизни, и как можно быстрее.
Когда двери открылись, Вильма оглянулась на Илью в последний раз, и попыталась вспомнить, каким он был до того момента, как все его планы вместе с его устремлениями рухнули в бездну. От того человека оставалось лишь разочарование, и если и существовала сила, которая могла помочь ему примириться с окружающей действительностью, то Вильма ничего о ней не знала.
Совсем не так она планировала завершить свою карьеру.
