Некоторое время Сет разглядывал свое отражение, словно не мог понять, что человек в стекле — он сам. Потом на миг зажмурился, глубоко вздохнул и вытащил из ножен серповидный меч.
— Вы готовы? — спросила Юнипа, заранее зная ответ.
Он кивнул.
— Я сначала загляну в комнату, сказала она. — Вы, конечно, хотите знать, один ли он в своих покоях.
К ее удивлению, он возразил:
— Не нужно.
— Но…
— Ты поняла, что я сказал?
— Там могут оказаться десять сфинксов, охраняющих Фараона! А может быть, сто!
— Может быть. Но я так не думаю. Я думаю, их там нет. Сфинксы возвращаются в Железное Око. Или уже возвратились. Они получили, что хотели. Венеция их больше не интересует. — Он холодно усмехнулся. — А тем более Аменофис.
— Сфинксы бросили его на произвол судьбы?
— Так же как он — жрецов Хоруса.
— Что с ними произошло? Со жрецами?
Сет немного подумал, стоит ли рассказывать ей об этом. Потом пожал плечами и взвесил меч на руке.
— Фараон поручил мне убить Лорда Света. Сказал, если я не справлюсь, он велит казнить всех жрецов Хоруса. Я не справился. И жрецы…
Юнипа слушала, не говоря ни слова. Но он вдруг замолчал. Предательство Фараона уязвило его глубже, чем сам он от себя ожидал. Этих двоих ничто не связывало, но Аменофис как заноза засел в сердце Сета. Как человек он был ему безразличен, даже вызывал презрение. Но жрец пробудил его к жизни, Фараон был его созданием и являл собой все, во что некогда верил Сет.
Теперь Сет собирался совершить нечто большее, чем убийство. Он готовился предать самого себя, свои цели, все возможности, которые некогда открыл ему сговор с Аменофисом. Он должен был подвести черту под собственными деяниями в течение многих десятилетии, миновавших с тех пор, как он задумал и осуществил воскрешение Фараона.
Так или иначе, это был конец.
Юнипа взяла его под руку, прошептала Стеклянное Слово и протащила сквозь зеркало.
И тут она снова ощутила стеснение в груди — Это Свет давил, теребил, причинял боль сердцу.
Зал за зеркалом был пуст. По крайней мере на первый взгляд. Но потом Юнипа обнаружила в полутьме на другой стороне зала ложе из шкур ягуара. В Венеции была ночь, и сюда, в зал, проникал лишь слабый свет из окна, выходившего на площадь Святого Марка. Факелы, подумала она. Свет мягко ложился на узоры резных панелей, на живописные полотна и фрески, на хрустальные люстры. На ложе что-то шевельнулось. Какой-то неясный силуэт на мрачном фоне звериных шкур.
Никто не говорил ни слова.
Юнипе казалось, что она не здесь, что наблюдает эту сцену откуда-то издалека, как во сне. Да, подумала она, долгий страшный сон. И я ничего не могу сделать, только смотреть. Не могу ни вмешаться, ни убежать, могу только смотреть.
За ее спиной раздался звон стекла, и каскад серебряных капель обрушился на пол. Сет разбил настенное зеркало, через которое они вошли в зал. Теперь путь к отступлению был закрыт. Юнипа быстро огляделась, но здесь не было других зеркал, а она сомневалась, что ей удастся достаточно далеко пробраться по коридорам дворца.
Аменофис поднялся с ложа из шкур ягуара — маленькая стройная фигура, словно придавленная ужасной тяжестью, свалившейся на ее плечи.
— Сет, — сказал он устало.
Юнипа спросила себя, не пьян ли он. Его голос звучал глухо и одновременно очень молодо.
Аменофис, возрожденный Фараон и правитель Империи, вступил в полусвет окон.
Это был еще ребенок. Всего лишь мальчик, которого размалевали золотой краской и помадой, превратив в нечто такое, чем он никогда не имел права становиться. Ему было лет двенадцать-тринадцать, во всяком случае меньше, чем Юнипе. И все-таки он уже четыре десятилетия повелевал своими армиями, захватившими мир.
Девочка застыла между осколками зеркала, усыпавшими темный паркет. Словно парила посреди звездного неба.
Сет, не взглянув на нее, подошел к Фараону. Если он и опасался нападения телохранителей, то не выдал себя ни единым движением. Он глядел прямо вперед, на невзрачного мальчика, ожидавшего его у ложа.
— Все ушли? — спросил он.
Аменофис не двинулся с места. Не сказал ничего.
— Они покинули тебя, не так ли? — В голосе Сета не было ни высокомерия, ни злорадства. Просто утверждение. — Сфинксы ушли. А без жрецов Хоруса… Да, что ты без нас, Аменофис?
— Мы — Фараон, — сказал мальчик. Худенький и невзрачный, он был ниже Юнипы ростом. Его голос звучал упрямо, но немного обреченно, как будто он втайне уже смирился со своей судьбой. И тут Юнипа поняла, что никакого эффектного финального поединка не будет. Никакого звона мечей, никаких смертельных схваток на столах и стульях, никаких дуэлянтов, раскачивающихся на люстрах и занавесях.
Это был конец, спокойный и бесшумный. Как исход тяжелой болезни, легкая смерть после долгой агонии.
— Все жрецы казнены? — спросил Сет.
— Ты это знаешь.
— Ты мог бы позволить им бежать.
Мы дали тебе наше слово. Если ты не справишься, они умрут.
— Ты уже однажды нарушил свое слово, когда предал жрецов Хоруса.
— Это не причина, чтобы нарушать его во второй раз. — Мальчик криво улыбнулся и прибавил: — Даже мы иногда учимся на наших ошибках.
— Не сегодня.
Аменофис сделал несколько вялых шагов направо, к большой чаше с водой рядом с ложем. Он погрузил в нее руки и задумчиво сполоснул их. Юнипа почти поверила, что он вытащит оружие и направит его на Сета. Но Аменофис только протер и встряхнул пальцы, так что капли брызнули во все стороны. Потом снова повернулся к жрецу.
— Наши армии непостижимо огромны. Миллионы и миллионы воинов. У нас самые сильные телохранители, борцы из Нубии и старого Самарканда. Но мы утомлены. Мы так устали.
— Почему ты не зовешь твоих стражей?
Они ушли, когда исчезли сфинксы. Жрецы были мертвы, и внезапно во дворце остались только ходячие трупы. — Его дребезжащий смех прозвучал не слишком искренне и совсем не весело. — Нубийцы поглядели на мумий, потом на нас и поняли, что они — единственные живые существа в этом здании.
Он приказал казнить совет, сообразила Юнипа. Весь городской совет Венеции.
— Спустя некоторое время они нас покинули, разумеется тайно. Впрочем, мы давно поняли, что происходит у них в головах.
Он приподнял плечи.
— Империя разрушает самое себя.
— Нет, — сказал Сет. — Ты ее разрушил. В тот день, когда приказал казнить моих жрецов.
— Ты никогда не любил нас.
— Но уважал. Мы, жрецы Гора, всегда были верны тебе и сохраняли бы верность, если бы ты не предпочел нам сфинксов.
— Сфинксы интересуются только собственными интригами, это верно.
— Поздно же ты это понял.
Впервые Аменофис заговорил о себе в единственном числе:
— Что я должен сказать?
Самый могущественный в мире мальчик улыбнулся, но лицо его при этом исказилось, как
