земли. Так будет всегда? Или когда-нибудь время урока будет регулироваться необходимостью — больше, меньше, в зависимости от предмета, от учителя, от темы, от погоды в конце концов — почему бы и нет?
Второй кит нашей школы — план, программа, но и его, естественно, нет в домашней детской школе, а значит, нет и погони за убегающим во всю прыть результатом. Цель детского урока — учить и учиться, как цель еды — есть, а не доесть во что бы то ни стало, хоть лопни, как цель жизни в конце концов — жить, а не дожить до смерти. Урок кончается с тем же результатом, что и в «настоящей» школе, т. е. кто-то запомнил, что дважды два четыре, а кто-то нет, кто-то понял, а кто-то просто зазубрил. Только это не вызывает раздражения у семилетнего учителя, потому что не было цели, которая не удалась, — подстричь всех под одну гребенку. Собственно говоря, почему нужно научиться писать и читать именно к 1 января? Помните, в старом фильме «Девять дней одного года» — «откроем новую частицу в четвертом квартале»? Так она против программы, говорит сейчас про меня некто в сером, она за анархию, она — страшно вымолвить!… Я за программу, но я против веры в то, что на сегодняшний день мы достигли сияющих вершин в нашей методике и педагогике и теперь уж нам так и сидеть на этой вершине до скончания веков.
Вот идет детский урок зоологии, и вдруг ученик говорит учителю: «Сейчас, погоди, я принесу книжку», бежит и несет из другой комнаты книжку с рассказами о кошке, например. Потолок не падает, учитель не орет: «Сядьте на место!», хотя все встают, чтоб увидеть, чтоб полистать и посмотреть. «Урок сорван» — по-школьному, урок продолжается — по-детски.
Мы говорим, как о несбыточной мечте, о том, что в классе будет 25–30 человек, но мне кажется, что 5–6 — в самый раз. «Это невозможно!» — да, знаю я, что невозможно сейчас, но неужто уж и мечтать нельзя. А главное — ведь есть же сельские школы, где наполняемость классов куда как меньше городской, так почему мы все время говорим о худшем уровне знаний в малокомплектной школе? Ведь он должен быть в сто раз лучше — подумайте, 10 человек в классе, а не 35! Не потому ли, что методы работы в маленьком классе должны быть другие, чем в большом, там все должно быть по-другому, а у нас-то все так же! И вот когда наступит светлое будущее и во всех классах будет по 10 человек, то выяснится, что мы опять не готовы к этому, как сейчас не готовы к компьютеризации, к политехнизации, к обучению шестилеток, потому что всегда живем сегодняшним днем и не умеем видеть в его разнообразии ростки завтрашнего, не умеем учиться у самих себя. Дети пока заметно лучше нас — они так хотят учиться и при этом такие терпеливые учителя. Они умеют хвалить, они не устают ставить пятерки, они не строят из себя «сильных мира сего», как это делаем мы. Детство неповторимо и, увы, невозвратимо, но подлинная педагогическая мысль никогда не могла примириться с этим, и недаром Януш Корчак назвал свою книгу «Когда я снова стану маленьким». В каждом ребенке живет взрослый, хотя, наверное, не в каждом большом дяде или тете живет ребенок. И все-таки, обращаясь к лучшему в нас, повторим вслед за Корчаком: «Дети, дерзайте! Мечтайте о славных делах. Что-нибудь да сбудется».
Школьный дом
День рождения ребенка и день рождения школьника, т. е. 1-е в его и в родительской жизни первосентябрьское утро, определяют наши общие с ним жизни на долгие-долгие годы. С коляской и малышкой-дочкой мы провожали нашего старшего в школу, и я, в предвкушении торжественного момента праздничной линейки, все поправляла ему то ранец, то цветы, то воротничок рубашки. Но… у дверей школы был буквально людской водоворот, и кто-то вырвал его ручонку из моей, и моего сынишку куда-то унесло. Не успела я опомниться, как тяжелые школьные двери захлопнулись, и кто-то из-за них прокричал: «Полдвенадцатого!» — «А его оттуда выпустят?» — с ужасом спросила младшая сестренка. Так мы встретились со школой, так я, выражаясь фигурально, переступила ее порог. С тех пор с небольшими вариациями эти встречи повторялись регулярно, я четырежды шла первый раз в первый класс и четырежды в третий класс, трижды в пятый, дважды в шестой и один раз в восьмой. И ни разу не было праздника, всегда толкотня, беспорядок, длинные нудные речи, фоном которых служили окрики: «Иванов, замолчи!», «Стой смирно, я кому сказала!»
Ну вот, скажет читатель, столько недостатков у нашей школы, что не знаем, за что хвататься, что искоренять в первую очередь, а она о такой ерунде — праздник не тот! Но как в капле воды отражается весь небосвод, так в каждом крохотном эпизодике видна главная, на мой взгляд, беда нашей школы — отсутствие профессионализма. Кажется, что это не школа, просто милые и не очень милые, молодые и не очень молодые тети собрали, говоря словами Л. Толстого, «в одно небольшое место» много-много мальчиков и девочек и теперь пытаются их чем-то занять. И на события в этих, так сказать, коллективах реагируют по-домашнему, кто как может, кто умно и честно, кто неумно, а кто и вообще никак. Больше всего мне нравится, когда матерям говорят: «Вы позанимайтесь с вашим ребенком математикой (письмом, историей, английским, географией, алгеброй, химией и прочая, и прочая, и прочая…)» Мне кажется, эта столь обычная в школе фраза (как говорится, поднимите руки, кто ее слышал) — приговор нынешнему состоянию методики как науки. Раз в представлении учителя любой родитель с любым вполне непедагогическим образованием способен научить тому, чему не удается научить учителю-профессионалу, значит, никакого знания для этого не нужно, стало быть, и науки никакой нет. Если б еще хоть объяснили, как именно заниматься, книжку бы какую порекомендовали — куда там! Не знаю, как другим, а мне тяжело заниматься тем, что я плохо знаю и плохо понимаю: физикой и математикой, алгеброй и химией, например. Мы говорим и пишем — в учителя только по призванию, иначе ой-ой-ой. Зато швея или инженер в роли учителя на дому — что ж тут удивительного?
Сшить зайца и написать реферат о творчестве Рокотова, склеить елочную игрушку и подготовить доклад о советской архитектуре, написать сочинение по картинке и связать шарф, решить 20 задач по физике и купить чулок в резинку для создания куклы — это далеко не полный список дел многодетной мамы на неделю. Нет, конечно, я не пишу все это сама, но я объясняю, где взять материал, как пользоваться энциклопедическим словарем, учу вдевать нитку в иголку и звоню подруге: «Лора, приезжай вязать с Маней шарф, а то будет двойка». Что делать моей соседке, не изучавшей особых наук и не имеющей навыка работы с книгой?
Меньше всего я хочу в очередной раз сказать, что, мол, учителя такие-сякие. Самое, на мой взгляд, поразительное, что хорошие никак не переведутся, кто тихо, а кто и энергично барахтается и тонуть не желает. Но и тонут в тине мелочных придирок многие. И при этом полное отсутствие каких-либо критериев оценки и огромное количество каких-то тайных, потому что мне так их никогда и не удалось увидеть, инструкций.
Чуть заикнешься, за что такая, а не другая отметка, — напоминают об инструкции то ли министерства, то ли РУНО, то ли прошлого года, то ли позапрошлого. И вот я хочу сказать: если у нас демократия и гласность, почему не вывесить все эти инструкции в вестибюле школы вместо нелепых правил для учащихся? Что это за государственная тайна такая — как учат наших детей? Или учебная работа, как новый наряд короля, видна только посвященным, и исполняющие эту работу смертельно боятся, что какой-нибудь невинный родитель заметит, что король гол?
Прихожу я как-то в школу по делам родительского комитета и встречаю в пустом коридоре суровую даму в меховой шапке. «Что вы здесь делаете?» — ледяным тоном милиционера, поймавшего нарушителя, говорит она мне. Объясняю: я мама, пришла по делу. «Родители не должны находиться в школе во время уроков, а только в субботу после пяти» — тем же тоном. Объясняю: я педагог, в субботу тоже работаю, иду тихонько и мешать никому не собираюсь. «Немедленно покиньте школу, или я напишу замечание директору, что по школе ходят посторонние», — угрожает она, и я вскорости убедилась, что эта большая дубинка была пущена в ход, так как наткнулась я на учителя учителей, иными словами, на проверяющую из РУНО. Когда я пришла на следующий день после уроков (не в субботу!) поговорить с учительницей дочки, меня застала на месте преступления директор и обрушила свой гнев на подчиненную ей беременную учительницу, посмевшую — подумать только! — заговорить со мной не в субботу после пяти. И потом на повышенных тонах мне: «Проверяющая записала, что по школе ходят посторонние, нарушают учебный процесс!» Пытаюсь оправдаться: «Да кто ходит-то? Вчера была я да Авакян (это тоже активистка родительского комитета. — И. С.)» «Нет, еще папа из 1-го класса». Тут уж я не выдержала: «Да этого папу нужно в дверях всем учительским коллективом с цветами встречать, и чтоб пионеры ему салют отдавали!» Не от нашествия
