устрашения, наверно.
Охотятся они неумело, бьют в белый свет, как в копеечку, выбрасывают десятки снарядов. По теории вероятности один из них всегда может оказаться для жертвы роковым…
Едва мы с Любкой проходим двести или триста метров, как слышим свист.
Нас заметили.
Свист нарастает. Мы падаем. Где-то в стороне раздается: «Ах! ах! ах!»
Куда укрыться? Место самое неудобное: ровное-ровное. Невдалеке видим окопчик. Неглубокий, совсем маленький. Ползем к нему.
— Любка, ныряй! — говорю я, приблизившись к окопчику.
Теперь Любка в относительной безопасности. Для меня места в окопчике почти нет. Я останавливаюсь.
— А вы? — кричит Любка. — Давайте-ка ко мне!
Я молчу.
— В окоп! — кричит она строго. — Или я вылезу.
И снова: «Ах! ах! ах!»
— Любка, не смей! Назад!
Любка смеется, говорит с отчаянной уверенностью:
— Меня не убьют. Меня никогда не убьют!
Лицо ее вдруг становится серьезным.
— Лейтенант, не валяйте дурака.
Я втискиваюсь в окопчик. Мы лежим рядом, крепко прижавшись друг к другу.
— Все равно вас может задеть, — говорит она. — Не держитесь на локте, обнимите меня. Вот так!
Разрывы звучат совсем близко. Поют и жужжат осколки.
Обстрел на какое-то время прекращается. Но мы из своего малонадежного укрытия не выходим. Конечно, за нами по-прежнему наблюдают. Попробуй поднимись — и в воздухе снова засвистят снаряды.
Я чувствую Любкино дыхание, чувствую, как колышется ее грудь. И рядом, совсем рядом, ее теплые розовые губы.
— Нервничаете? — спрашивает Любка.
— Совсем нет.
— А все-таки?
— Нисколько.
— Так и поверю.
Рядом с нами, близко-близко опять рвутся снаряды. Над окопчиком ползет едкий удушливый дым. Мы кашляем, зажимаем носы. Один из снарядов взрывается в нескольких метрах, нас присыпает песком с бруствера.
— Надо бежать! — кричит мне Любка в ухо. — Только в разные стороны. Я налево, вы направо.
Что ж, решение верное. Больше в окопчике оставаться нельзя.
Мы поднимаемся, делаем бросок, и вот уже окопчик позади. Теперь спасение — в ногах. Надо бежать и падать, падать и бежать, менять направление, стараться обмануть «охотников».
Сначала немцы растерялись: выбирали, за кем погнаться. Погнались за Любкой. Меня оставили.
Пробежав около полкилометра, я скрываюсь за кустарником, здесь тихо. А в той стороне, где Любка, разрывы гремят беспрестанно. Что с ней?
Ползу на гребень песчаного холма. На гребне растут какие-то колючки. Меня здесь не заметят, а видно мне хорошо. Достаю из чехла бинокль.
И сразу в окуляре — Любка. Бинокль шестикратного увеличения, так что я вижу даже ее лицо.
Любка уже пробежала равнинку и приближается к холмам. Еще несколько минут, и она станет недосягаемой для глаз фашистских артиллеристов.
Любка бежит легко. Осталось ей совсем чуть-чуть. Но в это мгновение вокруг нее — сразу четыре разрыва. Любка исчезает в дыму. Неужели все? Неужели это конец? Дым еще не рассеялся, и снова четыре шара разрывов.
Ветер несет в сторону Северного Донца черно-рыжее облако.
Любки не видно. Не знаю почему, начинаю считать: «Раз, два, три, четыре, пять…»
И вдруг она появляется на вершине, на гребне песков, делает несколько прыжков и… опять исчезает.
Я спускаюсь с холма и кустарником бегу Любке навстречу. Не может быть, чтобы ее задело.
Любку застаю сидящей в ложбинке, около маленького озерца.
Увидев меня, она говорит безразличным голосом, чуть в нос:
— Отдыхаю.
— Жива? Молодец!
— Что? Что? — спрашивает Любка и вертит мизинцем в ушах. — Я, наверное, оглохла, но это пройдет.
— Не ранена, царапин нет? — кричу я.
— Нет, не волнуйтесь, — отвечает Любка. — Я же вам говорила: меня никогда не тронет. И не ранена и не поцарапана. Только грязная, как кочегар. Лейтенант, отвернитесь. Я сниму гимнастерку. Помыться надо.
Слышу, как за моей спиной в озерце плещется Любка, плещется долго. Потом так же долго одевается.
— Я вас задерживаю, лейтенант?
— Ничего, подожду.
— У вас тоже, между прочим, не вид победителя. Советую последовать моему примеру.
— Уже можно обернуться?
— Да.
Засучив рукава, я умываюсь. Любка, видимо, совсем пришла в себя. Спокойно, как будто ничего серьезного не случилось, она говорит:
— Сволочи, не стыдно так девчонку пугать?!
И у меня появляется ощущение, что все волнения ушли, ничего не произошло, ничего не было.
— Пошли, Люба.
В мертвом городке
Условленная встреча происходит на перекрестке дорог.
Под кроной древнего дуба стоит грузовик ГАЗ-АА. В кузове — Тучков и ефрейтор из его взвода.
Мы с Тучковым обнимаемся, хлопаем друг друга по плечам.
Любка садится рядом с шофером.
Довозим ее до штаба полка и сворачиваем на дорогу, ведущую в городок Лисхимстроя.
Шофер попался лихой, «газик» мчится, словно на автомобильных гонках. Мы торопимся. За день надо выбрать наблюдательный пункт, хорошо сориентироваться, изучить немецкую оборону, заполнить журнал разведки, а ночью засечь батарею.
— Как жизнь, мушкетер? — спрашивает меня Тучков.
— Все хорошо, Вася.
— Пишут тебе?
— Пишут. Мама, Инга…
— А что Инга пишет? Про любовь есть?
— Есть.
