— Отвали от нее! — прорычал Антон, с гневом глядя на Диму и тяжело дыша.
— Это не твое дело, Булаткин! — с раздражением отозвался Пешков, пытаясь вновь приблизиться ко мне.
Неожиданно Антон размахнулся и ударил Диму кулаком в челюсть. Удар был точный, и Пешков отлетел назад.
Я ахнула и прикрыла рот рукой. Такого от Булаткина я никак не ожидала, за десять лет нашей дружбы я не могла припомнить, чтобы он вообще с кем-нибудь дрался. А тут такое.
К Диме тут же подлетел Петька Шаров, пытаясь помочь другу подняться. Дима, оказавшись на ногах, с небывалой злобой посмотрел на Антона. И где только была его злоба, когда Серый бил меня головой об асфальт?
— Что здесь происходит?! — раздался визг Ларисы Сергеевны. Она с ужасом переводила взгляд с Антона на Диму. — Булаткин, зачем ты его ударил?!
Антон потупил взгляд. Пешков внезапно тоже заинтересовался своими ботинками. Никто из них не хотел объясняться.
— Марш за мной! Оба! — грозно скомандовала учительница и круто развернулась на каблуках по направлению к выходу.
Виновники происшествия нехотя поплелись за ней и покинули столовую. Всеобщие взгляды обратились ко мне. Судя по всему, окружающим не составило труда понять, что именно я была причиной ссоры парней.
— Что уставились? Представление окончилось! — рявкнула Ада, и ученики зашевелились.
Я уставилась в тарелку. Аппетит совсем пропал. За последние дни я увидела слишком много насилия.
Лениво поковырявшись в еде, я встала, чтобы отнести поднос. И тут увидела его.
Влад сидел через три стола и пристально смотрел на меня. Под глазом виднелся синяк. Но это совершенно не мешало ему выглядеть жутко привлекательно. Белая рубашка оттеняла его смуглую кожу. Рукава были закатаны до локтя, обнажая сильные руки и татуировки на них. Тепло пробежало по моему телу. Какой же он классный!
Я медленно двинулась по проходу, стараясь держать спину ровно. Если бы еще не этот дурацкий поднос!
— Привет! — улыбнулась я, приблизившись к его столу.
Он ответил на улыбку и кивнул на свободный стул рядом, приглашая присесть. Я медленно поставила поднос и опустилась на стул рядом с ним. Какое-то время он молча разглядывал меня. Его невыносимо прекрасные карие глаза скользили по моим волосам, лицу, свитеру и рукам. От его взгляда во мне стало нарастать волнение.
— Знаешь, Златовласка, кажется, после этой сцены я понял, с кем ты была в тот вечер, — медленно произнес он.
Я опустила глаза. Черт! Как неприятно, что он все знает!
— Ты рассказала кому-нибудь? Родителям? Полиции? — продолжал Влад.
— Нет, пока нет.
— Собираешься?
— Не знаю.
Он помолчал, по-прежнему не отрывая от меня глаз.
— Я уверен, ты знаешь, как нужно поступить правильно. Но это твое дело, так что решай сама.
— Да. Спасибо.
Я злилась на себя за свои односложные ответы, но почему-то ничего иного выдавить из себя не могла.
— Если ты вдруг захочешь поговорить об этом или о чем-нибудь другом, позвони мне, ладно? Ты держишься молодцом, но меня мучает незнание того, что на самом деле произошло до того, как появился я. Мне не все равно, правда.
Он достал их рюкзака ручку, написал на салфетке свой номер, и сунул ее в мою руку. При этом его пальцы ненадолго коснулись моей кожи. По телу пробежал электрический заряд. Влад поднялся и пошел к выходу. Его походка была расслабленной и неспешной.
— Что он сказал? — спросила Ада, занимая место Ревкова.
— Спрашивал, собираюсь ли рассказать о случившемся родителям и полиции.
— А ты что?
— Я никому ничего не расскажу.
Ада ахнула и с непониманием уставилась на меня.
— Как так, Саша? Почему? Разве ты не хочешь наказать этих уродов?
— У меня на то свои причины, — коротко ответила я.
Я понимала, что нужно рассказать подруге про развод родителей, но язык не поворачивался. Казалось, что если я произнесу это вслух, все станет реальным. А пока об этом знала только я, был хоть малейший шанс, что все нормализуется.
Я так и не дала Аде вразумительного ответа, и в другой ситуации она бы обиделась на меня, но сейчас проглотила недовольство и вела себя как образцовая лучшая подруга.
Булаткин пришел в класс только посередине пятого урока. После занятия он рассказал, что учителя допытывались, почему он ударил Пешкова. Однако Дима неожиданно заявил, что претензий не имеет и получил за дело. Так ничего не поняв, учителя отпустили их.
После школы Антон проводил нас с Адой по домам. Оказавшись одна, я вновь ощутила щемящую тоску в груди. Я понимала, что мне нужно садиться за уроки, но не могла себя заставить открыть учебники. Мои мысли вращались вокруг предательства отца, драки Булаткина с Пешковым и чертовски красивых глаз Ревкова.
В раздумьях я провела почти два часа и, сообразив, что скоро мама придет с работы, решила отварить сосиски с гречкой. Поставив кастрюлю на плиту, я услышала телефонный звонок. Это был отец. Он звонил мне первый раз с тех пор, как ушел из дома. Я поморщилась и, выключив звук, положила мобильник экраном вниз. Нам не о чем было с ним разговаривать.
Когда мама пришла домой, то выглядела как обычно: аккуратно уложенные волосы, безупречный макияж, брючный костюм по фигуре. Единственным, что выдавало ее горе, были глаза. Они были потухшими, безжизненными и очень грустными.
Мама поблагодарила за ужин и, сказав, что сама помоет посуду, отправила меня делать уроки. Я пошла в свою комнату. Однако через полчаса заметила подозрительную тишину. На носочках я прошла по коридору и заглянула на кухню. Мама сидела на стуле, и ее плечи подрагивали. Уронив голову в руки, она горько плакала. К горлу подступил ком. Как бы я хотела взять всю ту боль, которая прожигала ее сердце.
Я медленно приблизилась к маме, крепко обняла ее и прошептала на ухо:
— Мамочка, я тебя очень люблю. Потерпи, все наладится, вот увидишь. Со временем станет легче.
Мама попыталась улыбнуться и с силой стерла слезы с лица.
— Я знаю, Сашенька, прости, что я расклеилась. Весь день на работе пыталась держать мину, делать вид, что все хорошо. А как пришла домой, так навалилось.
Я понимающе похлопала маму по плечу. Через несколько минут она успокоилась, а затем ушла в свою комнату. За вечер я пару раз подкрадывалась и проверяла, не плачет ли она. Мама держалась и, как всегда, сосредоточенно смотрела в компьютер. Однако ночью, сквозь сон, мне казалось, что я слышу ее тихие всхлипы.
За всю неделю я так и не набралась смелости признаться друзьям в том, что происходило в моей семье. Они воспринимали мою подавленность как следствие нападения и старались быть чуткими и внимательными.
Все это время я постоянно думала о Владе. Мысли о нем стали настоящим наваждением. У меня был его номер телефона. Почему я не могла написать или позвонить ему, если мне так этого хотелось?
