Появившаяся по его команде русская служанка — толстенькая и неказистая, но одетая во всё с иголочки — весьма почтительно сообщила, что она уже постелила нам. Зинаида вся так и вспыхнула при этих словах и потребовала подробных разъяснений, а получив их, тут же велела, чтобы мне и ей постелили отдельно, но в одной комнате.
Пока всё это происходило, я всматривался в Зинаиду: длинное, торжественное платье тёмно-синего цвета, строгий взгляд, надменный тон, а на голове — русая коса, намотанная чуть ли не в виде короны.
Вскоре служанка вернулась и пригласила нас следовать за нею. Из каминного зала на первом этаже мы проследовали в роскошно убранную комнату наверху.
4Когда мы остались одни, Зинаида пояснила мне, почему она велела постелить отдельно:
— Я тебе не проститутка.
Объяснила и насчёт того, почему всё-таки в одной комнате со мною, а не совсем отдельно:
— В чужом и непонятном здании страшно оставаться одной, а в тебя я верю, и ты для меня здесь единственный родной человек и защитник.
Зинаида чего-то ждала от меня в ответ, но я промолчал.
Вид из обоих окон был великолепен: вода, освещённая отблесками от светящихся окон нашей виллы и огромных размеров деревья — видимо, очень старые. Они стояли на противоположном берегу мрачною стеною — наш свет до них не доходил — и шумели, перешёптываясь о чём-то своём на ветру, шумели. А чуть правее был мост — от старости совершенно неказистый, почти уродливый; казалось, он соединял не два берега, сужавшиеся в этом месте, а просто одни камышовые заросли с другими.
— Ты точно не будешь приставать ко мне ночью? — спросила она наконец.
Я хотел было ответить резко, по-хамски: не дождёшься! Но сдержался. Спокойно и насмешливо сказал:
— Очень ты мне нужна!.. А стелить нам с тобою одну общую постель — это была не моя инициатива. Это они тут сами так почему-то решили, глядя на нас.
— Так ты будешь приставать или не будешь?
— Я же с тобою живу в одной квартире и разве когда приставал к тебе?
— Нет, пока ещё никогда, — согласилась Зинаида.
— Ну вот и сейчас не буду.
Она ненадолго вышла в ванную. Возвращаясь, сказала:
— Закрой глаза, я пройду.
Я закрыл глаза. Судя по звукам, Зинаида прошла к своей постели и улеглась на неё.
— Можешь открыть глаза, — скомандовала она.
Я открыл. Зинаида лежала на своей кровати с распущенными волосами и укрытая одеялом.
— Ты правда не подглядывал?
— Правда.
— Верю.
— Правильно делаешь. И вообще запомни такую вещь: если я что-нибудь тебе говорю, то только правду.
— Ты что же — никогда не врёшь?
— Вру. Но только чужим людям, а не своим друзьям. И стараюсь делать это как можно реже.
— Кто этот человек, у которого мы в гостях?
— Этого тебе знать не надо, — ответил я. — Скажем так: свой человек, а не чужой. Считай, что мы просто приехали сюда на курорт. Разве тебе было здесь плохо?
— Ну что ты! Всё было очень хорошо. И хозяин такой гостеприимный.
Охотно допуская, что нас могут прослушивать, я выдал несколько комплиментов в адрес хозяина. А потом предложил:
— Давай спать.
— Давай.
Я уже засыпал, когда Зинаида вдруг спросила меня:
— Признайся, ведь ты меня принял за проститутку? Но кто ты мне такой, чтобы я ложилась с тобой в постель! — голос у неё был злой, и чувствовалось: она долго думала, прежде чем высказала мне это.
— Не злись, — ответил я. — Спи.
Глава 20. РАЗОЧАРОВАНИЯ
На другой день, когда мы уже вернулись домой, я кое-что объяснил Зинаиде: я приезжал к этому человеку не просто в гости, а за гонораром. Он заплатил мне некоторую сумму (не очень большую) за то, что я написал от его имени книгу.
— Какую книгу?
— Описание его собственной жизни. Называется «Истоки». Его страшно волнуют истоки его величия. Когда-то это был очень большой человек, и жил он в Средней Азии. Но потом он чего-то там не поделил у себя на родине и бежал в Россию. Он давно отошёл от коммунистической партии, но и своему новому султану, который у них там называется президентом, — тоже подчиняться не захотел. Так и живёт воспоминаниями о прекрасном коммунистическом прошлом, о Советском Союзе. В сущности, он несчастный человек. Бедняга надеется, что когда-нибудь очень не скоро, не при его жизни, всё вернётся восвояси, и тогда о нём вспомянут. И отметят его пребывание на этом свете всем, чем полагается: памятниками, бронзовыми бюстами, коврами с его портретами, кинофильмами, картинами в музеях, переименованными улицами и даже городами. А чтобы эту работу облегчить, он уже сейчас оставляет потомству кое-какой материал.
— И ты смог написать целую книгу?
— Я думаю, что в наше время, когда образованные люди расплодились как тараканы, написать книгу — толково, хорошим слогом — может любой дурак. Главное же моё достоинство, которое он во мне вычислил, это не только образованность, но и честность. Если я обещал не болтать, то болтать и не буду. Так что, на эту тему меня больше ни о чём не спрашивай.
— Хорошо, — согласилась Зинаида, а потом задумчиво добавила: — Как бы я хотела, чтобы и про меня кто-нибудь написал книгу!
— Ты уподобляешься этому азиату! — засмеялся я.
— Но ведь книга о человеке — это как бы бессмертие!
— Вот и он тоже — помешан на бессмертии! А по мне: жить надо хорошо сейчас и на этой самой земле, а не откладывать всё на суд потомства или на загробное царство.
— Я совершенно согласна с тобой, но кто его знает, каким свойством обладает написанное…
— И каким же оно может обладать свойством?
— А таким: просуществовать долго и иметь какие-то последствия может именно то, что написано, а не то, что просто прозвучало в воздухе и смолкло, — ответила Зинаида.
Я не придал тогда особого значения её словам, но запомнил их. И, как потом оказалось, не зря.
— Что ты больше любишь
