не могли представить («Помнишь, Павлик, словно вчера?»), что это их «золотце» поднял голову от игрушек и сказал: «Мамочка, я пúсать хотел и не перехотел», — но и образумить собственное дитя- детину не могли: к ремню рука не тянулась, парализованная высшим образованием, а словесные залпы расшибались о Простофилов лоб и рикошетом били по совести самих горе-воспитателей.
Простофил никого не слушал, кроме себя, и ничего не делал, кроме нужды. Стал только цинично- остроумен с телевизором. Например, говорит диктор:
— Сегодня министр иностранных дел товарищ Громыко принял посла Японии…
— …За дурака и пьяницу.
Или:
— Кубинский народ помнит, что советские люди…
— …Его кормят и поят за «спасибо».
Встречались и просто непристойные репризы, после которых диктор на секунду замирал и с укоризной смотрел на Простофила.
Рано-поздно, но Простофил выучил кое-как, где у швейной машины рубильник, запошиватель, сутаж и сборочник, и задумался о жизни. «Что же мне делать портным в ателье? — думал он, сидя на уроке истории и слушая одним ухом документальный рассказ, как учительнице в трехлетнем возрасте сыпались бомбы в кроватку. — Умирать мне пока рано, а жить уже незачем. И негде. И бумажных денег совсем нет. За ум браться поздно: никто не поверит, — ведь учителя уже знают наверняка, что у меня его нет. Решили один раз между собой и дали кликуху — «местами невнимательный». Какая грубая лесть! Я вообще не слушаю, что там несут эти курицы у доски… Нет, ученье — тьма. Пьянки и гулянки — это по мне. Иначе что я буду вспоминать в старости?.. Но на пьянки-гулянки нужно много бумажных денег, а деньги отец даст, если я буду хорошо учиться, но учителя уже решили, что хорошо учиться — привилегия отличников… Замкнутый круг — ни пробить, ни расколошматить. Выйду вечером во двор и завою, как проигрыватель Десятого яйца».
И близок уже был час воя, минута опускания рук и момент отчаянья, когда во дворе показался Леня с паспортом Аркадия в кармане. Простофил сразу смекнул, что «комки», прокат и вытрезвитель суть одноразовые акции. Поэтому он сообразил многоразовый доход из паспорта Аркадия, но делиться доходом со шпаной не хотел, а хотел поделиться ответственностью с Леней, уже проявившим себя как вор- одиночка.
Идея аферы появилась у Простофила экспромтом. Два товарища его по швейным играм давно подрабатывали на спекуляции книгами. Пару раз и он, соблазнившись их уговорами и стащив какую-нибудь ерунду из отцовской библиотеки, отирался на толкучке возле Дома книги, в котором люди работали не за зарплату, а за товар со склада, реализуя его кто как горазд: с черного хода, на черном рынке, про черный день — только по цене красной. Книги Простофил тогда спустил по дешевке и разочаровался в таком бизнесе, но с чужим паспортом дело грозило выгореть крупно.
— В Москве тысяча библиотек, — втолковывал он Лене. — Если из каждой унести по три дефицитных книги и продать на толкучке, денег получится вагон и маленькая тележка.
— Они же с библиотечными штампами! — сказал Леня.
— Кто там в темноте на черном рынке смотреть будет! — сказал Простофил. — Да и берут книги не для того, чтобы тебя в милицию сдать, а чтобы на полку поставить. Впрочем, если тебя такая ерунда пугает, — я знаю, как свести штампы.
— Как? — спросил фома неверующий Леня.
— Берешь уксусную эссенцию, марганцовку и перекись водорода. Я уже сводил лишние печати со справок, — объяснил Простофил. — Мы даже не пойдем на толкучку, раз ты боишься, а сразу наймем перекупщика.
После этого Простофил вернул паспорт Лене и велел дома подержать фотографию Аркадия над кипящим чайником, а потом приклеить свою тютелька в тютельку.
— И адрес не забудь изменить, а то пойдут потом открытки и хозяин смикитит. Какой там номер квартиры? Тридцать семь. Поставь сто тридцать семь. Только аккуратно, документ все-таки.
— Это что ж? — спросил Леня. — Я буду ходить по библиотекам?
— Ну не я же! Я сбываю товар и приношу твою долю в клюве. Разделение труда проходили в школе? — объяснил Простофил. — Ты, главное, учти, что самые ходовые книги библиотекарши держат в рабочих столах.
Но мужик ты видный, я думаю, с молоденькими у тебя проблем не будет. Назначишь свидание, подмигнешь, ручку нежно пожмешь… Ну, чего тебя учить!
— Я боюсь, — сказал Леня и заплакал.
— А вот этого не боишься? — спросил Простофил и показал Лене кулак. — Когда паспорт воровал, небось колени не тряслись, душа в пятках не прыгала.
— Я не воровал, я нашел на дороге, — плакал Леня.
— А за вранье в глаза я бью, — сказал Простофил.
— Меня поймают, — ревел Леня.
— Жди больше, — ответил Простофил.
— И посадят в тюрьму, — рыдал Леня.
— Ничего не бойся. Любой психиатр даст заключение, что ты клептоман. Твоя мама ему поможет материально, школа подтвердит. Директор громче всех завопит, что ты с пеленок ненормальный, что ты еще во чреве матери стащил кольцо с руки гинеколога, — ведь преступников в наших школах не воспитывают… Да если и докажут, что ты вор, — все равно простят. А не простят, так не посадят! Ты же частично дееспособный, и гражданская совесть в тебе еще не проснулась: а то как голосовать идти, в депутаты баллотироваться — еще маленький, а как в тюрьму садиться, — пожалуйста, взрослый. Любой адвокат на одном этом выжмет слезу из товарищей судей. Так что, как ни крути и в случае чего, отделаешься легким испугом…
Обговорив мелочи и сроки, юные гешефтники разбрелись по домам…
В юности человек еще может жить на свой лад и вкус, считая полезным и правильным то, что по душе. Например, собравшись вечером в подвале, шпана получала от Простофила по зубочистке и до полуночи ковыряла в зубах, радуясь, что время течет с пользой для зубов, и внимая рассуждениям Простофила, будто шпана и есть цветы конкретной жизни и советской действительности. Аркадий же минуты, проведенные без книги, — скажем, в туалете или во сне — считал потерянными и, к собственному расстройству, набирал таких немало. История с Победой, пробежавшая пожаром и выдернувшая его из утвержденного им житейского ритма, была затушена в два дня впечатлениями от учебника сравнительного языкознания. Но затушенная, продолжала тлеть, отдавая грязной вонючей тряпкой. Такую вонь называть любовью или страстью трудно: просто на Аркадия первый раз серьезно обратила внимание девушка, и ему хотелось пожара, хотелось продолжения, как сна ранним утром, ему понравилось нравиться. «Ничего, — думал он в грусти, — я выучу двадцать языков, стану академиком, и Победа поймет, какая она дура. Даром ей ревность не пройдет!»
Такие картинки будущего рисовал он себе в минуты роздыха: в туалете или засыпая. В остальное же время учился, учился и учился, как проклятый и как завещал комсомольцам Ильич где-то, ибо свой жизненный путь юноша успел определить набело и уже конкретно работал на него. А решил Аркадий вырасти лингвистом, решил изучать древние и новые языки и, пользуясь сравнительными методами, открыть забытый язык какого-нибудь исчезнувшего народа, вот только не выбрал еще какого.
Ведь из истории, считал он, быстрее других пропадают те народы, у которых ни алфавита, ни слогового письма, ни клинописи, ни самой простейшей, как амеба, иероглифики. Остаются одни имена и географические названия в памяти просвещенных инородцев да еще черепки в руках археологов. Но, думал Аркадий, люди, как соседи по лестничной клетке, общаются, хоть случайно, меняются словами, подобно товарам, и, следовательно, в смежных уцелевших языках, если постараться, можно отыскать этот лексический экспорт. Как математик Леверье рассчитал Нептун, не глядя, так и Аркадий рвался найти какой-нибудь неизвестный народ и вернуть его памяти человечества.
Задавшись целью, Аркадий бросился изучать языки, самоучителями которых смог разжиться в магазине. И хотя понимал, что не все выученное ему спустя пригодится, но учил, чтобы выработать навык к скорому овладению чужой речью. Метод Аркадия был по-шлимановски прост: он зубрил наизусть страницы
