Олег встал, на секунду поразившись, как сильно трясутся у него ноги. Дыхание было тяжёлым, появилась досадная раздражающая одышка; сумрачный зал раскачивался, плавал перед глазами. Он посмотрел в окно, увидел привокзальную площадь, деревья, машину, дома за ней. Попытался представить, где именно он упал (если вообще упал), хотя отсюда, конечно, не видно. Как он вернулся оттуда? Это казалось нереальным. Впрочем, не более, чем всё остальное.
Вид площади действовал угнетающе.
Низкое свинцовое небо, сырость и холод. Вдобавок ко всему сыпал мелкий снег, который пока ещё таял, коснувшись земли. Судя по всему, было не просто пасмурно, а уже вечерело. Сумерки сгущались буквально на глазах, и в этом не было ничего хорошего. Олега трясло от одного вида площади, но он твёрдо был намерен туда вернуться. Он не собирался оставаться здесь на ночь. Он уйдёт туда, к ней. Даже если опять что-то не получится, он надеялся, что перескочит эту ночь в беспамятстве и очнётся уже утром. Если вообще очнётся. А и хрен бы с ним.
Олег совершенно потерялся, сожглось и развеялось в нём всё: здравый смысл, логика, понятия о реальности; он уже не особо хотел, чтобы всё стало как прежде, потому что теперь просто не знал, как было прежде. Это всё ушло от него и кануло где-то в замороженных глубинах. Ушло во сны, в неисполнимые мечты, в невозможную нереальность. Может быть, станция отобрала у него жизнь, но в ней и без того мало что было- не больше, чем тающий снег,- особенно в последнее время, которое он вспоминал действительно как затянувшийся бессмысленный сон. А может, всё-таки смысл есть во всём, и он просто не умел его увидеть. Ну и пусть. Зато теперь у него была чёткая цель. Возможно, и безумная, возможно, и нереальная, но что с того? Он сам безумен и нереален. Недавно (или очень- очень давно) Олег на полном серьёзе решил, что умер. Сейчас он вообще ничего не думал по этому поводу, но, задыхаясь и трясясь от холода и болезни, чувствовал себя до странности живым. Только живому может быть так херово.
Он отвернулся от окна, от вида погружающейся в сумерки площади, доковылял до двери центрального входа, подёргал ручку. Конечно же, заперто. Как бы он ни оказался в зале на скамейке, явно не через эту дверь. Опять придётся обходить. Предстоящий путь виделся ему совершенно неблизким, но другого, как ни крути, не было. Это ерунда, что одышка и головокружение, что озноб и вялость, что все суставы ломит, он в любом случае справится. Боль обтекает его, почти не задевая маленький уголок, где скрылись его спокойные трезвые мысли. Олег побрёл через мрак большого зала, покрываясь испариной от усилий, мимо кресел, под тёмными громоздкими люстрами, похожими на подвешенные скульптуры- мобайлы, изображающие огромных и страшных пауков.
Перед ним была дверь, а за ней выход на единственную платформу этой безумной станции.
Я могу пойти в другую сторону, подумал Олег. Например, туда, где вдалеке башня. Он помнил, что в том направлении ему удалось продвинуться дальше всего. Кажется, так. Но ещё он помнил, что именно там, недалеко от странной путеремонтной машины его скрутило особенно круто. Нет уж, площадь так площадь.
Он взялся за ручку двери дрожащей слабой рукой, толкнул. И резкий ужас пронзил его, окатил волной жара. В какую сторону она открывалась?!. Дёрнул на себя, снова толкнул, дёрнул и толкнул.
Дверь была заперта.
Олег не мог поверить, он буквально оцепенел. Дикими глазами смотрел на дверь, на дверную ручку и никак не мог уложить в голове страшный факт. Это неправда, неправда.
Между тем, быстро смеркалось, да и, похоже, снегопад усилился. Олег оглянулся на зал, тонущий в тенях, сливающихся между собой. Пока ещё ему не стало по-настоящему страшно, он испытывал глубокое недоумение и странную надежду, что ситуацию ещё можно исправить, что он просто ошибся, что вот сейчас он попробует снова, и дверь легко откроется. Но в душе он уже знал, что нет, не откроется. Олег снова и снова дёргал и толкал роковую дверь, не меняясь в лице, как бездушный автомат. Потом эмоции прорвались сквозь пелену шока, и он изо всех оставшихся сил ударил кулаком по стеклу. С тем же успехом это могла быть и каменная стена. Многострадальная правая рука взорвалась новой болью, Олег сморщился, зашипел, с трудом вдыхая воздух сквозь стиснутые зубы. Боль вернула ему способность соображать. Он заперт, и это приходится признать. Но любое живое существо, загнанное в безнадёжный угол сражается с многократно умноженной энергией отчаяния. К Олегу во всплеске адреналина вернулись былые силы. Он твёрдо намерен был выйти. Мозг стремительно заработал над решением проблемы. Нужно попробовать другие окна, все окна во всём проклятом здании. Возможно, хоть одно удастся открыть или разбить. Могут быть и другие выходы- запасные. Он не видел ни одного, но по всем правилам они должны где-то быть. Нужно попробовать всё, что можно. Он должен вырваться любыми путями. Потому что Олег понимал, что скоро наступит ночь, всё погрузится в самую беспросветную тьму, а вместе с тьмой придут они (в этом он был уверен)- безликие чудовища всех кошмаров.
Даже стремление к намеченной цели отступило на второй план, сейчас его подстёгивал чистый ужас перед тем, что его ждёт. Лишь бы выбраться, просто выбраться отсюда, из здания. В снег, в ночь- неважно, лишь бы прочь, туда, где хотя бы иллюзия свободы. Олег перестал чувствовать боль, слабость, заторможенность, он по-прежнему тяжело дышал, и лёгкие его раздувались как кузнечные мехи, с усилием и свистом втягивая жалкие порции воздуха, но и это уже не зацикливало на себе его внимание. Он растерянно крутил головой, потрясённый видимой безнадёжностью и неизбежностью случившегося. Мало времени. Вопреки замороженной неизменности станции, время текло сквозь неё, обволакивая и пронзая всё вокруг, и текло стремительно. Целый день выпал из этой реальности (или не один день? или изменения происходят по каким-то другим таинственным законам, не связанным с физическим временем?), и сейчас Олегу казалось, что он балансирует на опасном краю и уже ничего не успевает- ни что-то предпринять, ни чего-то избежать. Нужно было бежать, нужно было действовать быстро, немедленно, но Олег всё ещё не мог поверить и пребывал в странной нерешительности. Он отступил на шаг от двери, и в этот самый напряжённый момент, понимая, что напрасно медлит, принялся тягуче- медленно размышлять
