— Сейчас я живу в Нью-Йорке, — смущённо улыбнулась я, проведя рукой по длинным волнистым локонам цвета какао, перекинутым через моё левое плечо. — Я уехала из Дарлингтона десять лет назад.
— Я знаю. — Микки опустил глаза на мою сумочку и повернулся, чтобы уйти. — Просто строго следуй указателям на сцену. Если заблудишься, спроси кого-нибудь. Здесь каждый тебе поможет.
Дверь за ним захлопнулась, оставив меня одну среди личных вещей Бо. Напольная вешалка для одежды была битком набита выглаженными синими джинсами и рубашками на пуговицах всех мыслимых оттенков. Круглые лампочки по краям сценического зеркала освещали пустой гримёрный стул. Красный термоконтейнер со льдом был полон пива и бутилированной воды. Под столом лежала пара ботинок, а рядом с раковиной выстроились в ряд множество различных туалетных принадлежностей. И среди них оказался флакон одеколона Yves Saint Laurent. Такой же, каким он пользовался в старшей школе.
Мои глаза следили за дверью, пока я пятилась бочком к одеколону на столике, не в силах сопротивляться невинному желанию хоть разок его понюхать. Я открыла флакон и быстро поднесла его к носу, вдыхая полной грудью запах имбиря, бергамота и мускусного дерева. Меня пронзило острое, щемящее чувство ностальгии. Закрыв глаза, я перенеслась на десять лет назад в то последнее лето, которое мы провели под звёздами.
* * *
— Я никогда и никого не полюблю так, как люблю тебя, — сказал Бо, когда я лежала, свернувшись калачиком, в его объятиях. Мы нашли укромное местечко недалеко от Дарлингтона с извилистой подъездной дорожкой, которая вела вверх по склону небольшой горы. Рано или поздно там появятся дома, но в то время это был всего лишь тупик на вершине холма, окружённый зарослями ещё не вырубленных вечнозелёных растений. Мы всю ночь медленно танцевали перед фарами его синего грузовика «форд», шепча обещания и оставляя всё остальное невысказанным. — И «никогда» – это обещание. Ты это понимаешь, Дакота? Там, откуда мы родом, никогда – это обещание.
Когда я была молода, время имело обыкновение стоять на месте, но даже все бесконечно длящиеся летние дни в мире не могли отодвинуть неизбежное. Для меня не было вариантом отказаться от полной стипендии на получение образования в Кентукки, и какая-то небольшая звукозаписывающая компания из Нэшвилла в это же время предложила Бо контракт.
— Не меняйся из-за меня, — сказала я, прижавшись ухом к его груди. — Обещай мне, что никогда не изменишься.
— Никогда, — прошептал он.
— И пообещай, что когда-нибудь вернёшься за мной.
— Обещай, что подождёшь меня, — ответил он. — Обещай, что никогда никого не полюбишь так, как меня.
— Жаль, что я не могу поехать с тобой. — Это были последние слова, которые я сказала ему перед тем, как в кузове его грузовика всё стало горячо и страстно. Лёжа на выцветшем одеяле и глядя на звёзды в небе, я в последний раз занималась любовью с Бо.
После этого всё изменилось.
* * *
Я попыталась смешаться с толпой, хотя спрятаться среди кучи немолодых преданных кантри-музыке технических помощников и рабочих сцены, выглядя при этом «дорого», было немного сложно. Не обращая на это внимание, я укрылась за толстым чёрным занавесом, осматривая всё вокруг. Сначала мне нужно было увидеть его.
Легко было забыть, как звучал его голос. Легко забыть точную интонацию его протяжного южного говора или то, насколько он был выше, когда мы стояли лицом к лицу. Но невозможно было забыть то, что он заставлял меня чувствовать. Как бы я не старалась прогнать бабочек, порхающих у меня в животе, они сопротивлялись с неумолимой решимостью.
Ты до сих пор его любишь.
Глубоко вздохнув, я в последний раз оглядела помещение, а потом сфокусировала свой взгляд на мужчине в обтягивающих синих джинсах и чёрной рубашке с акустической гитарой в руках. Он болтал с басистом, у которого пряжка на ремне была размером с Миссисипи, потом почесал свои густые шоколадные волосы и широко улыбнулся тому, с кем разговаривал. Даже с того места, где я стояла, можно было увидеть его глубокие ямочки и косой шрам над верхней губой.
Бо.
И, как я и ожидала, моё сознание немного затуманилось. Колени подогнулись, а рот наполнился ватой. После почти десяти лет он казался миражом в пустыне.
Я всегда думала, что если не стану гуглить его, если не стану слушать по радио его песни и одержимо не анализировать их, чтобы понять, не обо мне ли они, мне будет всё равно. Это был мой девиз – как только тебе станет не всё равно, ты в полной заднице. Мне было плевать. Я не позволяла себе волноваться. По крайней мере, внешне.
За все эти годы я сдалась лишь дважды, позволив трясущимися пальцам печатать его имя в различных поисковых системах и на сайтах светских сплетен. Один раз после схватки с Харрисоном и ещё раз, когда выдалась тяжёлая неделя, и я не могла себя контролировать. И оба раза я тут же об этом пожалела.
Как только я ступила на Манхэттен, первое место заняли моя карьера и моё будущее, а прошлое осталось в крошечном ящичке с любовными письмами, написанными выцветшими чернилами, и старыми фотографиями, спрятанном за обувной коробкой на верхней полке шкафа в моей спальне.
Я наблюдала, как Бо помахал своим бэк-вокалистам, указал на сцену и повернулся в мою сторону.
О, боже.
Мой желудок забурлил, когда он зашагал прямо ко мне. Всё происходило как в замедленной съёмке, и только его глаза начали подниматься, я повернулась на каблуках и сбежала. Я не была готова его увидеть.
Ещё нет. Не так. Не раньше, чем я возьму себя в руки.
И лишь когда группа на разогреве закончила их последнюю песню и на сцену перед ревущей многотысячной толпой вышел Бо, я, наконец, снова пробралась за кулисы, чтобы посмотреть его выступление.
На протяжении всего шоу Бо излучал очарование. Его фирменная ухмылка с ямочками на щеках и глубокий протяжный хрипловатый голос обладали мгновенным трусикосрывательным эффектом, и, похоже, за последнее десятилетие они были отточены и усовершенствованы.
Мои руки вцепились в чёрный бархатный занавес, который помогал защититься от его взгляда, а моё тело, разум и душа поглощали его музыку и каждую легко запоминающуюся, искреннюю строчку его песен.
Я стояла в стороне и наблюдала, как одна женщина пыталась взобраться на сцену, и её пришлось уносить охране, и с трудом подавила улыбку, когда другая женщина бросила
