Я нахмурилась.
– Эмм… Не знаю?
– Я собирался представить его комиссии, дуреха, как идущий вровень с победителем, и предложить рассмотреть твою работу, с поправками на экологичность.
Совершенно опешив, я села обратно, моргая и глядя прямо перед собой.
– То есть… вы вообще… не собирались меня валить? – это было слишком невероятно. Слишком много, чтобы вот быстро переварить. – Но там же написано… в пометках на последнем листе…
– Я знал, что твою работу не одобрят – бесполезно было пихать ее как есть. В вашем с партнершей проекте сильно хромает экологичность, а в Европе с этим строго. Если бы я предложил твой проект раньше – они бы нашли причины отказать, просто потому что людей с допотопными представлениями о чистоте окружающей среды там не любят. Поэтому, я решил устроить коллегам сюрприз – предложить вас с напарницей прямо там, в аудитории, с уже готовыми поправками и моими рекомендациями. И посмотреть, как они на глазах у всех будут искать другие причины отказать в финансировании лучшему проекту этого года.
Сказать, что я была размазана этой новостью, значило ничего не сказать.
– Лучшему проекту… Но почему… почему вы мне ничего не сказали заранее?!
Он криво ухмыльнулся.
– А потому что тебе я тоже хотел устроить сюрприз. Тебе, понимаешь? Смазливой студенточке, у которой не только мозги красивые, но и задница. Устроил, бл*ть.
– О боже… – протянула я, чувствуя, как меня заливает целый фонтан эмоций. Стыд, страх, необъяснимая радость… и идиотская, несоответствующая моменту гордость – как за мозги, так и за «задницу».
А еще шок от того, что, оказывается, все это время я была для нашего декана объектом внимания…
Но над всем преобладало одно – разочарование. Ведь я снова все испортила.
– Спасибо, что хотели мне помочь… – сказала потухшим голосом. – Если бы только дали мне понять… как-нибудь…
В его глаза вернулась жесткость.
– Тебе спасибо, Максимова.
– За что?
– За то, что напомнила, что в таких делах нельзя давать слабину. И что шея у меня не для того, чтобы на нее садиться. Я ведь хотел с тобой мягко… обходительно… так, чтобы ты забыла о том, зачем ты со мной. Даже белье тебе позволил самой выбрать, вместо того, чтобы отвезти, как собирался, в секс-шоп и накупить стрингов и эротичных костюмов на мой вкус. А теперь мы вернулись исходной точке, Максимова. Так что, возвращайся домой и думай.
Он достал с заднего сиденья мой рюкзак и сунул его мне в руки.
– О чем… думать?
– О том, кем ты хочешь быть со мной – мстительной дурой, которой плевать на собственное будущее, или милой, послушной девочкой, которая мне всегда нравилась, и которая поможет мне исправить все то дерьмо, что натворила. Если надумаешь до завтра – жду тебя у себя дома – в новом белье и готовую на подвиги. И без всяких угроз, на которые мне плевать.
Я подняла на него затравленный взгляд.
– А если не надумаю?
– Если не надумаешь, я буду считать, что ты «соскочила». И действовать соответствующе.
Глава 11
Весь конец дня и начало следующего прошел под девизом – «сдохнуть, но не показать, как мне плохо!»
Нет, не потому, что мне, как японскому самураю, хотелось сохранить лицо.
А потому, что не было у меня причин страдать, когда на глазах у самой ректорши такой потрясающий мужчина, мечта всей женской половины университета, позвал меня замуж. И если я не хотела выйти раньше времени из его игры, мне просто необходимо было носить маску счастливой невесты.
Я видела, какие у всех лица, когда декан высадил меня у общежития, загруженную пакетами с обновками таких брендов, от которых только разве что у совсем уж миллионерши слюнки не потекут, и понимала – надо играть. И это мы еще кольцо не купили – Матвей Александрович сказал, что купит его сам и торжественно наденет его мне на палец завтра на банкете.
Нет. Никак я не смогу объяснить, почему на моем лице нет постоянной, будто приклеенной счастливой улыбки. А значит, придется ее приклеить.
По поводу самой общаги мы договорились не «гнать коней» – даже как невеста, я вполне могу продолжать жить там какое-то время – для всех как бы по причине того, что наше семейное гнездышко еще строится. Да и родители мои «как бы против», чтобы я переселялась к жениху до свадьбы.
На самом-то деле я продолжала жить в общаге, потому что, конечно же, никто меня ни в какой замуж не берет, и никакое гнездышко для меня не строит.
Разумеется, для престижу меня переселят в более современный корпус женского общежития, в комнату с новой соседкой, которую декан знал лично и с которой имел отдаленные родственные связи.
Как ни странно, во всем, что казалось женщин, он оказался довольно консервативным. Нет, не шовинистом, отнюдь. И уж точно не закомплексованным! Просто, по некоторым вопросам отношений имел до странности консервативные взгляды – будто он вырос на Кавказе, хоть я и знала, что это не так.
Во-первых, он на полном серьезе считал, что женщина серьезного мужчины не должна ездить на общественном транспорте и носить короткие юбки. Слава богу, не имел ничего против джинсов, в которых я умела ходить двадцать четыре часа в сутки.
Во-вторых, не имея ничего против секс-шопов и ролевых игр, он на нюх не выносил обыкновенного флирта, особенно по инициативе женщины. Подозреваю, что одной из причин, по которой он на меня запал, было мое (по крайней мере, внешнее) равнодушие к нему, что очень выгодно смотрелось на фоне массового истекания по нему слюнями.
Вероятно, до того, как я опоила его афродизиаком и заманила в кабинет, он считал меня недоступной – правильной, хорошей девочкой. И меня бросало в ужас от одной только мысли, что он будет обо мне думать, когда узнает, что я уже не девственница.
А ведь он узнает об этом – вопрос времени!
Вообще, больше всего за короткое время нашего бурного знакомства меня поразили в Донском контрасты – разительное несоответствие между его разными понятиями о жизни, в зависимости от того, с какой стороны он на них смотрел. И в зависимости от того, в чьем обществе он на них смотрел.
Он был, что называется, человеком с двойным дном. Элегантный и галантный снаружи, как оказалось, был ужасным хамом, если не нужно было играть на публику. Рассеянно-добродушный для виду, был на самом деле был мстительным и очень, очень злопамятным – особенно когда дело касалось его самолюбия.
И можно только представить себе, как сильно оно страдало, его самолюбие, когда он вспоминал, как гнался за мной по коридору, как сидел, привязанный
