Бросилась, пытаясь перехватить кулак, занесшийся над несчастным…
Но не добежала. Потому что комната вдруг окончательно пошла кругом, подхватывая меня с собой и выбивая пол из-под ног.
– Матвей! – позвала я слабеющим голосом, шатаясь и заваливаясь набок.
Он резко обернулся, дернулся ко мне, что-то крича...
И не только он – все вдруг опомнились, загомонили, заголосили на разные лады. Будто только сейчас поняли, что происходит нечто совершенно ужасное.
Я же пыталась выцепить из всего этого шума единственный существующий для меня голос, который звал меня, орал что-то очень и очень важное… что-то, что я просто до одури хотела услышать… Но все звуки путались, мешались в один сплошной фон, и вскоре этот фон заполнил мою черепную коробку такой бессвязной кашей, что стало бесполезно в него вслушиваться…
Пытаясь удержаться на ногах, я вцепилась рукой в первое, что под нее попалось – лацкан пиджака Донского – почувствовала под своей спиной его руку руку и только тогда позволила липкому, розовому туману проглотить меня целиком…
***
Очнулась я в машине. Нет не в скорой помощи, что было бы естественно. В машине Донского – сразу же узнала ее по запаху – дорогая кожа пополам с его одеколоном и еще чем-то неуловимым, терпким… чем-то, что принадлежало только ему.
Пошевелила рукой, поморгала, и тут же руку мою сжали другой – большой и горячей.
– Лучше? – Матвей прокашлялся, явно пытаясь убрать из голоса хрипоту. Курил он что ли, что так сипит сегодня?
Я слабо кивнула.
– Лучше… Что это было? Что со мной?
Только тут заметила, с какой скоростью несется по вечерним улицам машина.
– И куда мы едем?
– В частную клинику, – коротко ответил он на последний вопрос.
Слишком коротко. Слишком сухо и прохладно, будто… будто он злится на меня.
Но за что?! Неужели все же подумал, что я флиртовала с этим…
Я попробовала приподняться, упираясь кулаками в края мягкого сиденья… но оно было слишком мягким, я слишком глубоко утопала в нем, чтобы в таком состоянии самостоятельно из него выбраться…
– Что со мной… – снова слабо повторила, поворачивая к Матвею голову.
Он дернул плечом.
– Это я должен у тебя спросить, Максимова…
Меня буквально ошпарило от его холодного «Максимова».
Не зная, как реагировать и что думать, я просто молчала, уставившись в лобовое стекло… глядя как он несется, обгоняя другие машины.
– Ну, что? – подогнал меня он. – Хочешь, чтобы я сам угадывал, чего ты там употребила? Ну, давай попробую… В мое время в моде было ЛСД с травкой, но сегодня уж наверняка придумали более продвинутые способы оттянуться… На герыче у вас явно никто не сидит – такие обычно до университетов не дотягивают… Мет? Спайс? Или грибочки? Грибочки нынче в тренде…
И тут до меня дошло! Он думает, что я наркоты нажралась и грохнулась в обморок от передоза!
Даже задохнулась слегка от волнения, заставляя себя приподняться.
– Я… ничего не употребляла… совсем ничего!
Он скривился.
– Не волнуйся так. Клиника, куда я везу тебя, не стучит в полицию. Все же ты моя «невеста», – кавычки он изобразил одной, свободной от руля рукой, но мне и этого было достаточно.
Не выдержав, я разревелась.
– Как… ты можешь… так обо мне думать… Я ведь тебя звала… – всхлипывая и вытирая щеки, я потянулась к телефону – показать ему, что звонила, звала его забрать меня…
И только тут, с рукой наполовину в кармане сумки, поняла, что нет! Не звонила, а только хотела позвонить! Весь вечер хотела, но удержалась и не стала. Еще и гордилась своей силой волей, радовалась, что не поддалась чувствам и не унизилась!
И теперь все выглядит именно так – что я без него поперлась на вечеринку, наелась таблеток и грохнулась в обморок от передоза или с непривычки. Это я-то, которая даже от выпивки сегодня отказывалась!
Бессмысленно шаря по дну кармана, рука моя больно наткнулась на что-то острое и твердое… Я машинально потянула наружу это «что-то», сверкнувшее фольгой в свете проносящихся фонарей. И, перестав всхлипывать, уставилась на забытую уже упаковку «Постинора» с одним прорванным отделением. Вероятно, болтаясь в сумке, фольга порвалась окончательно, и одна из таблеток выпала, валяясь теперь где-то в сумке среди хлама и крошек.
– Что это? – скосив глаза и медленно притормаживая, Матвей смотрел на упаковку вместе со мной.
– Ничего… – я попыталась спрятать находку обратно в сумку.
Не получилось. Резким движением выбросив руку, он схватил таблетки и забрал их себе, раскладывая перед собой на руле и вслух зачитывая название…
Глава 36
Меня вдруг охватила полнейшая апатия.
Будто все чувства разом выцвели и атрофировались. Даже слезы как-то очень быстро прекратились литься из глаз и застыли на щеках высохшими бороздками.
Пугающе равнодушно следила я за тем, как Донской закончил читать название упаковки, потом замолчал… и швырнул таблетки обратно мне на колени.
– Выпила? – спросил спустя целую минуту напряженный тишины.
Сама не понимая почему, я кивнула. Хотя нет, понимая. Мне вдруг страшно захотелось, чтобы все это быстрее закончилось – ведь легче же, когда зуб рвут сразу, а не мучительно долго, раскачивая и выкручивая, вытягивают из тебя огромными щипцам.
Если мое «выпила» поспособствует быстрому и почти безболезненному разрыву, что ж… пусть «выпила». Все равно же Матвей не простит мне покупку таблеток, раз решил за нас двоих, как именно поступить в случае моей беременности.
А раз не простит – нам обоим будет проще, если я сама нарвусь на его гнев и желание расстаться. Так все произойдет гораздо быстрее.
Была и вторая причина, почему я соврала, хотя, теоретически, могла покопаться в сумке и найти выпавшую из упаковки таблетку.
Мне надоело. Просто надоело, что он не верит мне. Что считает хрен пойми кем. Что мгновенно, даже не поговорив со мной, думает обо мне самое худшее из всего, что могло произойти.
Что не считает меня достойной его признания и вообще каких-либо открытых чувств – даже после того, как я сама ему призналась в любви. Сколько месяцев или лет он еще будет мучить меня своей подозрительностью, если у нас все получится? Своей нерешительностью и ложью? Сколько нервов истреплет в попытке не потерять контроль, не «сдаться» мне, слабой и глупой женщине, претендующей на его холостяцкую свободу?
– Ты слишком… сложный для меня. И я так больше не могу.
Он вздрогнул, и только тогда я поняла, что произнесла это вслух. Сама! Я сама начала тот роковой и последний разговор, который начинается обычно словами – «ты тут не причем, дорогой, это все я... только я…»
Боже мой, неужели я даю
