Думая о Фомине, о героизме и самопожертвовании таких, как он, я непроизвольно всматривался в лица встречавшихся мне бойцов, раненых, медсестер и врачей. «А ведь каждый из них тоже герой. Никто из них не убежал, хотя, наверное, боится до дрожи в коленях. Никто не перешел на сторону немцев…». Вот я шел мимо одного из обозников, видел уже пожилого дядьку с обвисшими усами, который возился с самым настоящим обрезом, наверное, еще со времен Гражданской войны. Он что-то шептал себе под нос и хмурил брови, натирая оружие ветошью. Дальше худенькая медсестра, совсем девчонка, еле дыша, тяжело переворачивала перевязанного командира. «Все они герои. Просто ни они, ни кто-то другой еще об этом не знают… Да… Никто не знает… Вон в свое время и про Брестскую крепость узнали лишь в 43-м». И тут после всех раздумий меня осенило. «Бляха-муха! Как же я мог забыть про это?! Про СМИ?! Сейчас же газеты рулят везде и во всем! Вот же инструмент для почти безопасного слива инфы из будущего!»
Пришедшая в голову идея меня настолько захватила, что я почти выпал из дальнейших событий. По-хорошему, сейчас мне уже было не столь важно, в какой части нашего каравана будет находиться моя драгоценная тушка! Уж больно захватывающие перспективы открывались передо мной в том случае, если мне удастся получить доступ к советской печати.
«Это же просто охренеть! Сейчас время ГАЗЕТ, плакатов, настенной агитации, листовок, боевых листков, короче всего, что написано и нарисовано на бумаге…» Осознавая роль и значение печати, я прекрасно понимал, что делиться знанием событий из будущего от своего имени я в принципе не смогу. «Значит, нужно придумать такого человека, который будет настолько авторитетен, что его слова спокойно напечатают. А что? Придумаю какого-нибудь Ивана Ивановича Савинова, бравого сержанта, верного товарища, положительного со всех сторон человека, и буду делиться через газету опытом современной войны. Ведь есть что рассказать, чем поделиться. Вот хотя бы про навесные бензобаки рассказать. Или про группы истребителей танков, про бутылки с горючей смесью… Кстати, а зачем что-то придумывать?! Как говорится, зачем плодить сущности? Там ведь тоже не дураки сидят. Пробить автора в такой неразберихе, конечно, сложно, но можно. И там, в редакции, наверняка это рано или поздно сделают, а тогда все полетит к чертям. А значит, мне нужен не придуманный, а реальный человек, из которого… я и сделаю героя, эдакого Капитана СССР и не со щитом, как в США, а с наганом!»
Наш караван уже двинулся в путь, уходя со старого места стоянки все дальше и дальше на северо-восток, а я все еще лежал как мешок с опилками, молча и почти никак не реагируя на окружающих. Раненые же, рядом с которыми я и сидел, видя мою молчаливую угрюмость, скоро оставили меня в покое. Если честно, и они больше молчали, лишь изредка скрипя зубами от боли.
«Зачем придумывать, если у меня уже есть герой! Фомин Ефим Моисеевич, полковой комиссар, будучи тяжело раненым, сумевший вывести из окруженной врагом крепости ее гарнизон… Это же какую историю можно раздуть!» Мое сознание, прошедшее длительное испытание голливудскими, да и нашими доморощенными блокбастерами, сразу же услужливо начало мне подсказывать самые настоящие слоганы для плакатов и трейлеров к фильмам. «Несломленный! Взявший все на себя! Батя комбат! Б…ь, да я от его имени такое печатать смогу, что они там кипятком писаться будут!» В своей голове я уже видел все эти напечатанные крупным шрифтом заголовки газетных статей, большие фотографии с мужественным профилем комиссара на целых разворотах. «Да, тысячу раз – да! Нужно любыми путями лепить из комиссара героя и громкую фигуру, с которой станут считаться. И чем ярче будет этот ореол вокруг Фомина, тем безопаснее может быть мне – его племяннику».
Не обращал я внимания не только на своих попутчиков и окружающие зеленые красоты, но и на доносящееся сзади грохотание боя. Остальные же то и дело вздрагивали и при очередном звуке разрывающего снаряда поворачивали головы и долго всматривались назад. Кто-то из раненых, наоборот, старался вжаться головой в плечи и начинал тихо шептать слова молитвы.
«Осталось с ним договориться и можно браться за карандаш». Однако на этом месте я был неожиданно вырван из своих размышлений голосом самого комиссара, который раздался в каких-то десяти шагах.
– Подтянись, братцы! Шибче, шибче, чай, не на празднике! – оказалось, автомобиль, в котором ехал комиссар, догнал середину колонны. – А немчура пока к нам не сунется. Слышите, как там танкисты ей прикурить дают?! Аж деревья трясутся. Уже четыре немца укококали! Хрена им, а не советского бойца! Так ведь?
«Такой может и не согласиться. Герой ведь…» Я еще раз бросил на него взгляд и хитро улыбнулся. «А зачем ему пока что-то рассказывать? Сколько мы еще будем тут плестись, кто его знает. А письма можно и попытаться отправить через какого-нибудь ходока или гонца. Должны мы ведь как-то дать о себе знать?! Словом, в этой мясорубке июня-июля 41-го нашим газетчикам просто до зарезу нужен герой, и я уверен, что они ухватятся руками и ногами за такой шанс рассказать о чьем-то геройском поступке. А проверка – это уже дело десятое! Тем более, кто сказал, что надо гнать туфту? Надо писать правду, но разбавлять ее кое-какой инфой из моего времени… А потом, когда окажемся в безопасности, переговорим и с дядей».
Глава 9. Пришло время взглянуть своим страхам в глаза
Интерлюдия 14Ночная Москва
29 июня 1941 года
«Паккард» 120 4dr Sedan, иссиня-черного цвета, лоснящийся от нанесенной на него восковой мастики, мчался между высокими зданиями старой Москвы, мрачно глядевшими на окружающие улицы темными провалами закрытых или заколоченных окон.
– Значит, снова, как при Петре Алексеевиче, будем учиться у нашего противника… – негромко побормотал глубоко задумавшийся пожилой мужчина с четким пробором волос на голове. Эту старую, оставшуюся у него еще с кадетских времен привычку разговаривать с самим собой Борис Михайлович Шапошников все никак не мог изжить. – Да-а…
Но его бормотание
