Общее недоумение вскоре разрешилось. На крыльце, в сопровождении думного дьяка Зотова, огнестрельного мастера Симона Зоммера, генерала-шотландца Патрика Гордона и товарищей-боярчонков, показался сам государь. Несмотря на то, что на дворе, как сказано, лежал уже снег, и слегка морозило, на Петре была одна лишь летняя епанча. Но и без того от него так и веяло теплом и здоровьем молодости.
— Здорово, ребята! — весело приветствовал он челядинцев, озаряя их с вышины крыльца своим быстрым светлым взглядом.
— Здравия желаем, государь! — перекатилось по толпе; однако передние пятились на задних, точно норовя схорониться подалей.
— Чего испугались? Ну, чего? — прикрикнул на них Петр, а сам, слегка вспыхнув, покосился на стоявшего рядом Гордона — почетного гостя, прибывшего накануне из Киева (где заведывал крепостными сооружениями) и приглашенного нарочно для присутствования при наборе. — Вперед!
Толпа заколебалась, и передние под напором задних довольно неохотно подались опять несколько вперед.
— Ближе! Вот сюда, говорю вам! — упорно настаивал молодой царь, указывая точку на земле, в трех шагах от нижней ступеньки крыльца.
Что тут было делать? Те придвинулись еще ближе, к самой указанной точке.
— Дело, ребята, вот какое, — заговорил Петр: — для потешной службы моей нужны мне ныне заправские ратники, мой собственный потешный полк. Но зову я только тех, кто пожелает идти ко мне доброй волей и охотой, кто готов без опаски и оглядки служить мне, исполнять все, что ни повелю. Неволить никого я не стану. Поняли? Но найдутся меж вами, я думаю, и без того добровольные охотники послужить парю верой и правдой?
Ратная служба на Руси в былое время была не в пример нынешней — куда строже и тяжелей, да притом и бессрочная. Коли и взаправду новый полк у даря Петра Алексеевича будет все одно, что другие, — так чем идти туда на кабалу вечную, наперед-то надо было семь раз примерить, поразмыслить, пораскинуть умом-разумом.
Того же мнения, должно быть, был и рассудливый шотландец Патрик Гордон, когда на добровольный призыв царя никто сперва не откликнулся: задние, видимо, прятались за спины соседей, а стоявшие на виду уставились в землю. Наклонясь к Петру, Гордон шепотом сказал ему несколько слов. Но Петр нетерпеливо тряхнул головой и звенящим голосом крикнул челядинцам:
— Так что же, ребята? Найдется меж вами кто иль нет?
Толпа загудела, и сквозь это гуденье можно было разобрать отрывочный говор:
— Коли служить государю, так не все ли едино — где да как! — говорил один голос. — Нетто это служба, где семеро одну соломинку несут? Чем без пути болтаться, так лучше ж по призыву идти. Велит голову сложить — сложим, не пикнем!
— Ты, Серёга, знамо, забубенная башка! — загалдели в ответ другие. — Грудь на распашку, язык на плечо. А как за вихор поволокут…
— Зачем за вихор, — и так пойдем!
— И ступай. Кто тебя держит, бесшабашная голова! Вольному воля…
— И пойду! Пропустите, что ли!
Вперед протискался среднего роста, но широкоплечий, ширококостный, беззаботного вида малый, лет 24-х, в одежде придворного конюха, и, остановясь перед крыльцом, поклонился земно.
Затуманившиеся было черты лица царя-отрока точно осветились разом проглянувшим из-за туч солнцем. Он сошел на нижнюю ступеньку крыльца и, положив руку на плечо своего первого добровольца, как-то необычно-ласково спросил его:
— Ты, стало быть, идешь не по нужде горькой, а по охоте вольной?
— По всей охоте, надёжа-государь!
— А ружьем владеть умеешь?
— Есть, государь, у меня ружьишко немудрящее: грешным делом похлопываю.
— Стало быть, и с ручной гранатой справишься?
— Рады стараться твоему величеству!
— Каяться вовек не будешь; даю тебе на том мое царское слово. Ни кола, ни двора у тебя, я чай, нету?
— Нет, государь.
— Так жалую тебя тут, в Преображенском, земельным наделом под двор, да лесом, сколько нужно для постройки.
— Спасибо тебе, кормилец наш!
Пожалованный бухнул в ноги великодушному государю. Петр украдкой глянул опять на Гордона, с добродушной улыбкой наблюдавшего за обоими, и обернулся к Зотову:
— Запиши-ка этого молодца первым бомбардиром[3] в наш потешный полк.
Зотов достал из кармана записную книжку и свысока отнесся к молодцу.
— Как тебя записать-то?
— Ужели ты его не помнишь, Никита Мосеич? — укорил своего учителя Петр. — Это Серега, второй конюх при наших потешных лошадях.
— Пиши, сударь, — сказал, приподнимаясь с земли, Серега: — Сергей Леонтьев сын, по прозванью Бухвостов.
VIII
— Поздравляю ваше величество! — заметил по-английски Петру шотландец Гордон, указывая рукой на скучившуюся перед крыльцом придворную челядь, — пример, как видите, заразителен: сейчас явятся еще новые добровольцы.
И точно: толпа, как море, заволновалась; одни подталкивали других.
— Идти, так идти! На миру и смерть красна.
Но прежде, чем кто-либо окончательно вы ступил перед другими, откуда ни возьмись, перед молодым царем очутился Алексашка — без лотка, который он сложил в стороне наземь.
— Прости, батюшка-царь, прими и меня, пожалуй!
Кругом раздался сдержанный смех; на губах самого Петра заиграла снисходительная усмешка.
— Ты тоже в мой потешный полк просишься?
— Точно так, государь. Прими, не откажи!
— Да не слышал ты разве, что мне один взрослый люд нужен. А тебе сколько лет-то будет?
— Да недалеко от тебя, государь; десятый год на исходе, — бойко отвечал маленький пирожник, а сам, сложа руки, так умильно глядел снизу в лицо отрока-царя, что тому жаль его стало.
— В потешные свои, братец, мне тебя принять никак невозможно, — более серьезно произнес Петр, — ростом-то ты уж больно не вышел. Но приблизить тебя к себе, пожалуй, приближу: в денщики к себе приму.
Алексашка так и подпрыгнул от радости, а потом, вдруг опустясь на колени, обнял обеими руками ноги своего молодого государя.
— Ну, ладно же… будет… — говорил, видимо тронутый, Петр. — И его, значит, занотуй, Мосеич, денщиком нашим: Александр Данилов сын Меншиков. Так ведь?
— Так, государь, так, — отвечал Алексашка Меншиков с блещущими от выступивших у него слез глазами, и, безгранично-счастливый, встряхнул кудрями.
По весне по ранней птица тянет. Так и тут: за Бухвостовым и Меншиковым, взысканными царскою милостью, двинулись теперь наперерыв к крыльцу, чтобы записаться в новый потешный полк, «охочие люди», имена которых доныне сохранились для потомства: Данило Новицкий, Лука Хабаров, Еким Воронин, Григорий Лукин, Степан Бужеников и другие.
На первый раз, правда, набралось охотников не более двух десятков; но Петр и то был крайне доволен. Когда же Гордон заявил сожаление, что патриотизм русского народа ограничился столь скудной цифрой, Петр сгреб с перил крыльца охапку снега, скомкал ее в руках, бросил комок на двор и крикнул своим добровольцам.
— Ну, ребятушки! сослужите-ка мне первую службу: выкатайте мне из этого комка большой ком.
Те хоть и недоумевали, на что такая «служба» потребовалась молодому царю, но, не прекословя, бросились все сообща исполнять волю государеву. За ночь выпал свежий снежок и все продолжал
