Снаружи послышались крики, машина остановилась.
– Кто такие?
– Черные! Первый конвой!
– Кого везем?
– Хирурга! Открывай ворота!
Машина тронулась, медленно проехала еще метров триста и снова остановилась. На этот раз беспилотник отключил двигатель. Значит, прибыли.
Леднева взяли под руки и повели куда-то. «Направо… Налево… Осторожнее, здесь ступеньки…». Все как всегда, но что-то было не так. Запахи. Он чувствовал запах крови и смерти. Много крови и много смерти.
Бельмо исчезло – и Леднев увидел, что находится не в келье, как ожидал, а в роскошно оборудованном бункере. Там же было еще несколько человек – среди них три члена Правительства, епископ Паисий (известный в близких кругах своим противоборством с Патриархом), один красный генерал – уже упомянутый Евсей Буянович Пацук, и три черных генерала: директор Внешней Разведки Волков, руководитель Отдела Духовной Безопасности Угрюмов и руководитель Отдела Информационно-Кибернетической Безопасности Мухин. Каждого из них он знал в буквальном смысле до мозга костей, т. к. все они не раз побывали на его столе.
– Здравствуйте, Дмитрий Антонович, – сказал Пацук, выходя вперед и протягивая руку.
– Признаться, я несколько… – растерянно огляделся Леднев. – Чем обязан?
Присутствующие расступились – и перед ним открылась ошеломляющая картина. На полу, в живописно расхлестанных складках алого шелкового халата, лежал Государь. Его округлое, младенчески гладкое тело было залито кровью, которая черными пятнами растеклась по алому шелку. Мертв. И, судя по синим раздувшимся венам на руках и ногах, – не меньше часа.
– Это… Он? – тихо спросил Леднев.
– Вот это мы и хотим от вас узнать, – сказал Пацук.
– Необходимо удостовериться, что это именно Он, а не один из его клонов, – нервно подхватил член Правительства.
– Мы обязаны объявить народу, и тут не должно быть ошибки, – добавил генерал Мухин.
Леднев подошел и склонился над телом. Семь ран: три – в голову, четыре – в грудную клетку, и все – с разным углом входа.
– Интересно, – пробормотал он. – Похоже, в него стреляли со всех сторон одновременно – и спереди, и сзади, и с боков. Непонятно, что за оружие… Впервые вижу такой характер поражения.
– Это микродроны. Умная буря, – сказал Мухин. – Они взломали базу нашего кибер-арсенала и переписали код.
– Кто «они»?
– Хаканарх, – внушительно произнес Пацук.
– Хаканарх! – хором, как в патрийном приветствии, выкрикнули все генералы, члены правительства и даже епископ.
– Понятно, – сказал Дмитрий Антонович и продолжил осмотр.
– Ну, что? – нетерпеливо спросил член правительства.
– Это он, – подтвердил Леднев.
Раздался многоголосый вздох – скорее облегчения, чем скорби.
– Так что?.. Передаем в срочные новости? – потер руками Мухин.
– Погодите, товарищи, – сказал Пацук. – Пусть профессор нам объяснит, откуда такая уверенность.
– Да, да! Профессор! Ваши доводы! – подхватили все.
Леднев вздохнул:
– Видите ли. Есть одна – всего лишь одна – деталь, которая отличает Государя от всех его клонов. Потому что я лично, своими руками, эту деталь трижды ему переделывал… – он кашлянул. – Увеличивал.
По толпе прокатился сдержанный гул. Кто-то хохотнул в кулак.
– Конечно, никаких сведений об этих операциях вы не найдете в своих файлах. Но вы можете взять любых его двух клонов, снять с них штаны и сравнить, – Леднев обернулся. – Кстати, где они все?
– Думаю, достаточно, – обвел присутствующих глазами Па-цук. – Спасибо за вашу помощь, профессор. Уберите его, – махнул он.
Леднева снова ослепили бельмом, схватили под локти и повели обратно.
40. Венчание травой
Сегодня – Никола Вешний, собирается братчина – все парни девятого и десятого классов идут в ночное. Ну, ночное – это так, красивое слово, один-единственный школьный мерин на выпасе, и тот хромой. А на самом деле это ночь без вокхалов[25], семь часов воли – в промежутке между концом учебного года и разгаром сельхоз-работ, а для кого-то – и вовсе последний праздник накануне призыва. Многих десятиклассников уже обрили, и Тимура… Я видела на днях. Если бы не походка и не шрамы на лице, я бы его не узнала: голубая голова блестит на солнце шишками, голые уши, прозрачные на свет, алые. Никогда не видела его ушей. И все черты его – светлые глаза, высокие дуги бровей, улыбка с ямочками на щеках – все лицо выглядит каким-то раздетым и заново вылепленным. Теперь уже невозможно, немыслимо представить его прежним, с дикими темными кудрями. Да и зачем. Незачем о нем думать.
Мальчишки гуталинят сапоги, надевают чистые рубахи, завивают чубы – у кого есть – и выходят до вечерней зари, плетку за голенище, картуз набекрень. А мы до заката жарим яишницы, булки печем, режем бутерброды, разливаем пиво по бутылкам, которое варили всю Николину неделю (с пролетья девятому классу пиво в закон, теперь мы – новые вокхалы). Наготовили, собрали, сложили в туески, вырядились – и за ними. Традиция такая: сперва парни уходят, а после заката – девки к ним с едой-питьем. Что мы там будем делать – не знаю. Говорят, будем пировать, кумиться-брататься, плясать вокруг костра и, кто смелый – купаться: на Николу Чудотворца вся вода освящается.
Девчонки еще с отбоя готовятся, учат друг дружку:
– На жениха заговор читай: Макошь-землица, Мать-рожаница, Сварога сестрица, даруй мне удачу без плевел и плачу, дай молодца, чистого с лица, доброго снутри, раз-два-три, кострома, гори!
Кому я вру? Я не могу перестать думать о нем. Я каждую ночь плачу – с тех пор как он танцевал с Ритой тогда, в медресе. И я злорадствую, что Рита осуждена и сидит в карцере, – будто ее справедливо наказали. За меня. Потом опомнюсь, помолюсь – а выходит опять все то же, даром что другими словами – сердце-то не словами думает, а только своего хочет: жизнь моя, любимый мой, подойди ко мне, будь со мной в эту ночь, будь со мной. Чуда просит. И уж все равно мне, кого просить – а кто бы ни услышал: Макошь ли, Никола ли Чудотворец, Бог ли, бес – все равно, кому угодно душу готова отдать за его любовь, за одну только ночь, за час, за полчаса наедине с ним, – зачем мне душа, если она порознь от меня, если она с ним, а он не со мной?
Девчонки наряжаются, достают платки, расшитые маками, васильками и ромашками, волосы убирают, щеки и рты свеклой натирают, брови сурьмят, у кого своих нет. Я тоже намазалась-нарумянилась, чтобы поярче лицом быть – а то вдруг он меня не разглядит ночью среди других, не заметит? Никогда не делала так, а тут подумала: почему бы и нет, ведь не зря бабы во все века красятся – значит, это как-то работает, нужно испробовать…
Испробовала.
Приходим уже после братчины. Как это происходит – мы знать не знаем: одни говорят, они кровью братаются,
