Оделся, обулся и вернулся в кухню во всеоружии – с одеялом, молотком и гвоздями. В первую очередь, неприятно хрустя стеклом, прошёл к окну и заколотил его одеялом – хоть дуть перестало. Потом достал веник и долго сметал стекло, залезая во все углы, стараясь ничего не пропустить. Ведяна с котом комментировали его действия, подсказывали, куда ещё заглянуть. Он слушался. Закончил, собрав стекло в пакет, огляделся. Увидел Гренобыча перед пустой миской и почувствовал, что сам голоден до потери сознания.
– Может, ты оденешься? – спросил гостью, проходя к холодильнику. Сейчас, когда он оделся сам и занялся делом, голая фигура на столе казалась ему столь неуместной, что старался на неё не глядеть.
Ведяна не ответила.
– Беленького, вон того, беленького дай, – елейно приговаривая, крутился у ног Гренобыч.
– Беленького? – не понял Рома. Он оглядывал пустой холодильник. Помнил, что оставались кошачьи консервы, но сейчас их не было. Видимо, всё-таки скормил за эти дни. У стенки нашёлся огрызок варёной колбасы, склизкий и уже задумавшийся о жизни.
– Беленького, вкусненького. С сердцем, – повторял Гренобыч.
– А, яйцо! – догадался Рома. – Ну нет, друг, это самому надо. Давай пока так.
Кинул в миску остаток колбасы.
– Хорошо, хорошо, тоже хорошо, – забормотал Гренобыч, чавкая.
– А яйца – тема. Яичницу будешь?
Он обернулся к гостье и сам почувствовал неестественность своей интонации. Но по-другому сейчас не мог. Он понимал, что боится. Снова боится её.
Она смотрела спокойно, с лёгкой и счастливой, как показалось, улыбкой. Просто девочка. Почти человек. Рома снова почувствовал холод по спине.
– Ты ешь ведь, наверное, что-то? – заговорил, чтобы она не заметила его страха. – Я яиц пожарю. Будешь?
Гостья не отвечала. Разучилась, что ли, подумал он, с досадой захлопнул холодильник и посмотрел на неё прямо. Она улыбалась.
– Так ты можешь сказать, что хочешь? – спросил почти с раздражением, будто говорил с заигравшимся ребёнком.
– Могу, – неожиданно произнесла она. – Я хочу тебя. Хочу твоей жизни. Хочу те воды, что ты мне даёшь.
Рому охолонуло. Он обмер и даже закрыл глаза. В темноте казалось не так страшно.
А ведь всё правильно. Она иначе не могла ответить, понял он в темноте. Кто ты и что ты хочешь, – прямой вопрос, прямой ответ. Иначе в том мире нельзя. А она была из того мира. И там каждый знает, что на эти вопросы отвечать, только он один не знал ответов на такие простые вопросы.
Потому что он человек. Просто человек. Он человек, а она – ведяна. И как всякая тварь, знает, кто она и чего хочет. Пусть даже для другого это и страшно. Смертельно страшно.
Спокойно, Роман Никитич. Пока ничего страшного не происходит. Спокойно. Он открыл глаза. Она всё так же сидела, смотрела и слегка улыбалась.
– Ты за этим пришла? – спросил. Что-то помимо его воли и рассудка продолжало этот разговор. Он и не хотел бы, но не мог сейчас остановиться.
– Я пришла потому, что ты меня звал. И потому, что я тебе нужна. Так же, как и ты мне.
Ты мне, я тебе. В том мире всё просто и прямо. Они говорят о том, о чём люди не скажут, называют своими именами то, о чём человек молчит. Это было мучительно. Прямой, без подтекстов, без подспудных смыслов язык, которому легко научиться, но невозможно пользоваться. Потому что он даже чувствовал всё иначе. Думал иначе. И уж точно не мог бы о таком говорить. Запрещал себе так говорить.
Он почувствовал усталость. Даже страх отступил – он устал бояться. Подошёл к ней, поставил руки на стол у её ног и уткнулся лбом в её лоб, закрыл глаза. От её тела шло тепло. Он чувствовал его лицом, чувствовал телом. От этого живого тепла, от её живой, почти животной притягательности ему становилось легче. Рядом с ней не требовались слова. Была простая правда, животная правда теплого, мягкого, того, чего можно коснуться руками, губами, прислониться лбом. И всё сложное, человеческое, что требовало объяснений, требовало слов, обмирало и замолкало.
Но не пропадало. Никуда оно не пропадало, он чувствовал это. И отсюда – весь его страх.
– Не бойся, – услышал он её голос и не удивился, что она отвечает его мыслям. – Я не причиню тебе боли.
Он отстранился и посмотрел ей в глаза.
– Ты понимаешь, что этого не может быть?
– Почему? – Она его не поняла.
Он поморщился, сообразив, что сказал не то.
– Не боли. Что тебя не может быть. Со мной. А меня – с тобой. Что это… что тут что-то. Странное, понимаешь?
– Почему? Я есть. Ты есть. Ты меня звал. Я пришла.
Она смотрела растерянно. Она на самом деле не понимала.
– Ну, хорошо. А что дальше? Дальше как-то надо жить. Ты сможешь со мной жить?
Она не понимала.
– Ну, вот смотри: мне надо как-то жить. Что-то есть, для этого нужны деньги. Я не могу быть всё время с тобой, сидеть здесь, в доме. Завтра мне придётся уйти на работу…
– Завтра? Завтра – это…
Он поймал недоумение в её взгляде и вспомнил: конечно, будущее, которого не существует. Они не понимают будущего, не знают его. Она не может даже подумать о том, что будет завтра.
– Чёрт. Я забыл. Прости.
– Завтра – это… – повторила она, настаивая на объяснении.
– Ладно, не парься. Проехали.
– Я хочу понимать, что тебя пугает. Завтра – это…
– Забудь, правда. – Он чувствовал, что не хочет сейчас ничего объяснять. – Завтра – это то, чего нет.
– Но ты его боишься? Того, чего нет?
В её голосе звучало недоумение: она действительно не понимала, как можно этого бояться.
И Рома понял, что не понимает тоже. И почувствовал себя дураком.
– Не так. Не совсем так. Но это всё… Давай не будем об этом, ладно? Не надо. Не сейчас.
Она продолжала смотреть прямо, но уже не ждала ответа. Не надо, значит, не надо. Рома почувствовал, что порой очень хорошо, когда всё вот так просто.
Он улыбнулся. Она улыбнулась ему в ответ.
– Яичницу будешь? – спросил и поцеловал эти улыбающиеся губы.
Глава 3
На следующий день, как и обещал Тёмычу, он отправился на работу.
Сделать это было сложно. Он даже не предполагал, что это дастся так тяжело.
За это время он привык к гостье, она стала частью его самого, а всё остальное отдалилось. И всё же
