За поворотом он приостановился, оглядывая улицу 40 лет Победы с её обрубленными с весны тополями и пятиэтажками. Здесь всё было уже не так весело, машины съели лёгкий снежок, превратив его в грязную кашу, но тротуар, кусты и обочина были белыми, будто укрытыми к празднику. В киоске на углу светилось окошко. Рома глянул на него, вспомнив продавщицу, но никакого чувства это воспоминание не вызывало. Он повернул налево и двинул в сторону ДК.
Однако не успел пройти двух шагов, как остановился и круто развернулся на месте.
У двери в киоск, на каменной плите, изображавшей ступеньку, сидел, сжавшись в комок, грязный серый кот. Слипшаяся шерсть топорщилась во все стороны. Глаза были прикрыты, щёлочки спеклись гноем. Выглядел кот неприятно. Рома сделал к нему шаг. Тот не отреагировал. Он казался спящим, но Рома понял, что это забытье, в какое впадают больные, как люди, так и животные. Сначала он хотел постучать в дверь киоска – возможно, кот жил здесь, он бы вошёл и отогрелся. Ему хватило бы просто отогреться. Но потом понял, что в киоск его не пускают. Просто тут не было снега, и от двери не то шло, не то мерещилось тепло, которое, конечно, полностью сходило на нет в условии, что сидел он на голом камне. Но этого кот уже не чувствовал – он почти ничего уже не чувствовал, купаясь в алом горячечном бреду.
Пойти дальше Рома не мог. Он даже забыл, что куда-то шёл минуту назад. Приблизился и присел напротив кота, вглядываясь в грязную морду. Кот дремал. Морда выражала терпение и ничего больше.
– Зря ты на камне, – сказал Рома вслух, когда понял, что иначе кота не разбудишь. Но тот и от голоса не пошевелился. – Камень холодный. Он тянет из тебя жизнь.
Кот приоткрыл глаза.
– Холодно. Смерть, – услышал Рома равнодушное и глухое.
– Рано смерть. Где ты живёшь?
Кот не ответил. Рома подумал, как задать вопрос по-другому – этот звучал слишком по-человечески.
– Где ты ночуешь? Рядом?
– Нет, – долетело от кота. Он был слабый, мысли двигались долго. – Давно брожу. Вдали был. Здесь чужие.
– Хорошо. Пойдём со мной. Согреешься. Дам еды. – Рома выпрямился, чувствуя, что ноги затекли. – Мой дом – чужой, там свой кот, но я дам место. Поправишься.
– Нет, – снова долетело от кота. – Не холод. Боль. В животе. Груди. Везде.
И он вздохнул, как будто это давалось ему с трудом.
– Да, это болезнь, – согласился Рома, продолжая вглядываться в кота. Теперь он видел, что тот застыл, что у него воспаления, и простой передержкой в тепле ему не поможешь: нужно лечение. Он вспомнил о ветеринарке, которая была в подъезде одной из пятиэтажек здесь, по 40 лет Победы, где-то в начале улицы – он бывал там один раз, покупал глистогонное Гренобычу, когда тот только прибился. – Пойдём со мной.
– Нет, – сказал кот. – Страх.
– Я буду с тобой. Там лечат. Делают здоровым.
Кот молчал. Похоже, поверить в это ему было трудно.
– Идём. Доверься. Там – жизнь.
Рома пытался найти слова, доступные и понятные коту. У того явно не было опыта общения с врачами, поэтому и страха лечения он не мог знать. Но пробить кокон слабости и бреда, в котором он почти терял сознание, было трудно.
– Люди, – сказал кот. – Нет.
– Люди хорошие, – сказал Рома. – Еда. Тепло. Добрые руки.
Кот снова замолчал. Не задумался – просто забылся.
– Я могу тебя нести, – сказал он.
– Нет. – Кот ответил сразу и даже открыл глаза. Похоже, это его действительно пугало. – Нет, – повторил он.
– Тогда пойдём. Сам.
– Больно. – Кот готов был снова закрыть глаза и провалиться в дрёму, но Рома понял, что нельзя терять время:
– Вставай, – сказал и сделал шаг в сторону. – Я иду. Ты со мной. Сейчас. Вставай.
Он не ожидал, что кот послушается. Но он слышал, что тот больше не спит. Какая-то мысль, пусть недовольство, пусть страх, но что-то шевелилось в его маленьком, грязном и больном теле и наконец вытолкнуло с камня: он встал на лапы и сделал первые шаги, спустившись со ступеньки. Остановился. Ему явно было очень тяжело. Поднять голову не мог, шёл, как будто из упрямства. Но шёл.
– Хорошо. Молодец, – ободрял его Рома. – Ты сильный. Идём. За мной.
Он пятился, и кот шёл. Похоже, он почти не видел своими затёкшими в гное глазами, но шёл на голос и на само присутствия кого-то. Это его держало. Рома чувствовал, что он хватается за него, пусть и не хочет, пусть и боится, но страх смерти был сильнее, и то, что источало тепло и жизнь, влекло его сейчас за собой – это был Рома.
– Молодец. Ты сильный. Идём, – приговаривал он, двигаясь еле-еле, чтобы кот не отстал.
Так, со скоростью улитки, они двинулись в сторону пешеходного перехода – Рома пытался представить, как станут переходить дорогу, это казалось самым большим препятствием, большим даже, чем длинная улица, до конца которой надо дойти. Но машин почти не было: одну они пропустили по встречной полосе, пока добирались до середины дороги, а больше никто не ехал. Кот с трудом забрался на тротуар, тяжело выдохнул и двинулся дальше – Рома не давал ему останавливаться.
На 40 лет Победы стали встречаться люди. Они оборачивались, морщились, вглядывались Роме в лицо, потом отворачивались и ускоряли шаг. Но Рома и до этого чувствовал, что они с котом привлекают внимание: невидимые, по углам и подвалам прячущиеся животные, птицы с деревьев, все следили за ними. Он ощущл недоумение, исходящее от них: зачем? куда? Кот, по счастью, ничего не замечал, и это Рому радовало – животные не любят внимания.
Вывеска с нарочито улыбчивой собакой и довольной жизнью кошкой появилась у предпоследнего дома. Рома очень надеялся, что по случаю раннего часа посетителей в клинике будет немного. И в то же время по мере приближения к подвалу в душе ожила тревога. Рома сам не понимал, с чем она была связана: что его не примут, выгонят с этим котом, ничейным, обречённым, что ему не помогут? Успокаивал себя: не о том, ты сейчас думаешь не о том. Надо только о нём. Ему нужна помощь. И больше ни о чём другом. Но страх не проходил.
Наконец дошли. Рома открыл дверь. Из подвала пахнуло теплом и множеством запахов.
– Сюда, – позвал Рома. – Пришли. Вниз.
Кот стоял не шевелясь. Он принюхивался. Не надеясь разлепить глаза, изо всех сил втягивал воздух и пытался понять, что его ждёт. Пахло страшно. Не просто неприятно: страшно
