54
Вернувшись домой, я не услышала привычного лая, что показалось мне странным. Доминик всегда узнавал принесенный мной запах Тео и подавал голос. Я вошла в буфетную. Пес лежал на боку, совершенно неподвижный.
– Доминик. Доми!
Я подошла ближе: свисающий из пасти язык, открытые, но затуманенные, словно пластиковые, глаза. Передо мной как будто лежало гротескно выполненное чучело Доминика. По полу растекалась лужица из блевотины и слюны.
– Нет, нет, – пробормотала я. – Нет… только не это.
Пес не двигался. Мне даже не пришлось прикасаться к нему, трогать бок или проверять дыхание, чтобы понять – он мертв.
В одно мгновение все лето пролетело перед глазами: мужчины, с которыми я была, и за каждым – он, милый Доминик, неизменно ждавший меня дома. Что же я наделала? Отравила его. Давала и давала все бо́льшие и бо́льшие дозы, потому что, как мне казалось, он все больше упрямился, сопротивлялся.
– Пожалуйста, вернись. Пожалуйста, – умоляла я, опускаясь перед ним на колени.
Он будто смотрел одним глазом – то ли на меня, то ли сквозь меня в пространство. Ухо запало вверх, на голову, и я поправила его, повернула вниз. Оно было холодное, неживое, как кусок замши. Я заплакала, вспомнив, как ему не нравилось, когда я поглаживала его уши. Не нравилось, но он всегда позволял мне это делать. Тело тоже остыло, стало тяжелым, как камень.
Я легонько потрясла его. Где он теперь? Как получилось, что тело здесь, а его самого нет? Он всегда был такой теплый, мягкий, живой, а теперь стал противоположностью себя – неподвижным, холодным, пустым.
– Я не хотела, чтобы ты страдал. Хотела только, чтобы тебе было уютно. Не хотела, чтобы ты боялся Тео.
Но тихий, спокойный голос внутри меня сказал: «Нет, это неправда».
Правда была в том, что я хотела убрать его, чтобы он не мешал мне бродить по лабиринту моей придуманной жизни. Я получила подарок – чистую, ничем не замутненную любовь, вот эту собаку, и сама же ее уничтожила.
Я сидела на полу и ждала. Ждала, как ждала Тео, потому что не знала, что еще делать. И пока я сидела, еще одна правда открылась мне: я не способна никого любить. Мне всегда представлялось, что есть субъективная реальность. Но в этом ничего субъективного не было. Я – объективно эгоистичная и жестокая. И мне вдруг подумалось, что боги в самом деле есть и они могут карать нас. Боги – сама природа. Если ты не слушаешь их, ты идешь против нее. Я пошла против природы. И все испортила. Насчет смерти я тоже ошибалась. Нет никакого мягкого ухода. Глотая таблетки там, в Фениксе, я думала, что есть вот такой безболезненный способ просто исчезнуть. Но смерть не добрая и мягкая. Она – грабитель. Она отбирает тебя у тебя самой, и ты становишься шелухой. Тепло Доминика ушло. Но его дух должен где-то быть. Где он теперь? В этой комнате? Парит надо мной и своим телом? Я надеялась, что он не видит себя таким. Как он смотрит на меня? Сердито? Или он уже с Анникой, в Европе? Чувствует ли она его?
Как ей сказать? Она будет в отчаянии, будет винить себя. А если они проведут вскрытие и сестра узнает, что это я убила ее ребенка? Хотя он ведь болел. Диабет. Может быть, это из-за диабета, из-за сахара в крови? Нет, это я за ним недосмотрела. И Анника даже не смогла попрощаться с ним.
Я вспомнила первое собрание группы, когда Клэр сказала Доктору Джуд: «Кого волнует, что я делаю? Я делаю больно только себе». И Доктор Джуд ответила, что это неправда, что жертвы есть всегда.
Это то, что она имела в виду.
Звонить Аннике я побоялась. Решила, что сначала схожу в больницу, повидаю Клэр, а уже потом свяжусь с сестрой. Я убралась в комнате, вытерла пол и завернула Доминика в одеяло, которым накрывала Тео, когда перевозила в дом.
– Все будет хорошо, – сказала я бедному мертвому псу, хотя и знала, что хорошо уже не будет.
Потом я еще долго сидела с Домиником, поглаживая его через одеяло. Единственная ласка за последние недели.
В этот раз Клэр снова выглядела живой и почти не заторможенной.
– Моя дорогая. Какой приятный сюрприз.
– Да, для нас обеих. А ты опять стала собой. Выглядишь так, будто вернулась.
– Вернулась, малыш, вернулась.
– А я уж подумала даже, что ты образумилась.
– Не дождутся. – Она рассмеялась. – С суицидом я крепко подружилась. Они решили, что лекарства уводят меня слишком уж далеко в «Долину кукол», и, как я понимаю, поменяли препараты. Не сработало, и я повторила попытку. Хотела повеситься на дверной ручке ванной с помощью кардигана за четыре сотни долларов от «CP Shades». Дверь они сломали, меня нашли голой на полу, живой, но в отключке. Блеск.
Я рассмеялась вместе с ней, но и поежилась. Вот что случается с такими девушками, как мы. Мы настроены на смерть.
– С парнями все еще в завязке? – спросила я.
– Да нет же! Хочешь услышать самое интересное? О моей последней попытке узнал Дэвид. Он постоянно мне пишет, как будто его кто-то заставляет. Два письма в день, по несколько страниц. Почтой не отправляет, приносит сюда, а мне передают. И чем сильнее меня в петлю тянет, тем больше я ему нужна. Когда выйду, попытаемся снова жить вместе. Арнольд намерен получить при разводе полную опеку над детьми. Выходит, я такая чокнутая, что и матерью быть не могу? Пусть берет. Не я себя такой сделала. Что есть, то есть.
– По-моему… ты в порядке.
– В полном. – Она поправила больничный халат. – А ты-то как?
– Я в заднице. Думаю, что отравила сестрину собаку.
– Господи. – У нее вырвался смешок. – Что ты сделала?
– Смех плохой. Пес умер.
– Это тот, с которым ты ко мне домой приходила? Ты его отравила? И чем же? Просроченным кормом?
– Нет. Транквилизаторами.
– Вот дерьмо.
– Да уж.
– Пес-джанки. Кто бы мог подумать? Знаешь, у него точно проблемы по этой части были. Пытался стащить мой телик.
Она фыркнула.
Прежняя Клэр вернулась, но теперь с ней было совсем не комфортно. Почему она смеется? Как те мальчишки, что стреляют в собак из воздушных пистолетов металлическими шариками. Вот только Доминика убила я. Может, мы с ней обе по своей природе дурные люди. Нехорошие, злые. Или нет? Плохие люди ведь редко сознают, какие на самом деле. Кто-то мне говорил об этом. Что, если мы принесены в мир, чтобы исполнить какое-то предназначение, но само предназначение нехорошее? Может, поэтому мы должны умереть?
– Такой славный был пес. Ужасно. Сестра жутко расстроится. Наверно, никогда меня не простит.
– Послушай, ты не виновата, что он с чем-то там не справился. Никогда не доверяй наркоману, Люси. Даже
