Наталья Егорова
Инородное тело
Двоечник Потапов заменил химозе стул.
Ну, казалось бы, заменил и заменил. Какая мелочь, с точки зрения космогонии, этот ваш химозин стул: четыре ножки, обшарпанная фанерина сиденья да заусенистые шурупы. А вот, поди ж ты...
Надобно сказать, что все девять лет пребывания в школе альтруизма за двоечником Потаповым не замечали. Так что одноклассники, завидя его со стулом в руке, принялись ухмыляться или даже сдержанно похрюкивать. Ожидалась какая-то хулиганская затея, а если повезет, то и срыв урока, ибо химоза Марь Иванна Лютикова нравом обладала ядовитым, а темпераменту ее позавидовал бы мавр Отелло.
Не будем томить почтенного читателя неизвестностью: упомянутый стул действительно имел, как и прочие его собратья, побитое жизнью фанерное сиденье и сколько-то шурупов с положенными заусенцами, но вот ножек... ножек было всего лишь три.
'Так это же прекрасно!' - воскликнет любознательная личность, не понаслышке знакомая с физикой. - 'Трехногая конструкция, как известно, отличается изрядной устойчивостью.'
Увы, в нашем случае об устойчивости можно было лишь мечтать. Ибо стул, заботливо придвинутый к учительскому столу, при рождении был самым обычным, четырехногим, и лишь впоследствии, стараниями гиперактивной молодежи охромел и удерживался в стоячем положении лишь благодаря вертикальному вектору гравитации.
Звонок ворвался в класс торжественным набатом. Тридцать полуобразованных оболтусов замерли в предвкушении.
Отчего не почувствовала Марь Иванна подвоха, завидев стройные ряды вытянувшихся во фрунт девятиклассников, кои в иное время разве что на головах друг у друга не сидели перед началом урока, а уж жеваная бумага и ластики порхали над партами целыми стаями? Отчего не ёкнуло сердце у заслуженной дамы, стремительно процокавшей узкими каблуками вдоль доски с твердым намерением распахнуть классный журнал и прицельно ткнуть золотым пером в фамилию Потапов?
Нет. Не ёкнуло.
В мертвой тишине, какая не снилась и представлению заслуженного трагика, Марь Иванна прошествовала к столу и энергично плюхнулась на многострадальный стул.
Грох!
Два красных каблука укоризненно воззрились на покрытый трещинами потолок. Худые ноги застыли над столом слабо шевелящейся композицией в виде буквы 'V', а на левом чулке немедленно обнаружилась вульгарная затяжка.
Кое-как собрав немолодые кости, мадам Лютикова в несколько минут совершила биологическую эволюцию от человекообразного... гм, примата, передвигающегося на четырех конечностях, до человека прямоходящего. При этом она задумчиво ощупывала бока, словно проверяя, не отвалилось ли чего по дороге.
Забегая вперед, порадуем вдумчивого читателя: волновалась она не зря, ибо в тот самый момент, когда консервативная 'хала' химозы пришла в соприкосновение со спинкой стула, а та, в свою очередь, с твердой поверхностью пола, нечто маленькое сверкнуло возле ее уха и отлетело в угол.
Падая, маленькое коротко дзенькнуло, но за общим грохотом никто этого не услышал.
Секунда замешательства канула в вечность, и вот уже вернулась пронзительная осмысленность во взгляд Марь Иванны, и пламенный взор ее метнулся поверх склоненных голов.
– Безобразие! Хулиганство! В милицию! К директору! - изрыгала она во всю мощь преподавательского голоса, и была несомненно права, ибо иначе, чем хулиганство, коварный поступок двоечника Потапова квалифицировать было никак не возможно.
Тридцать великовозрастных лоботрясов припали восторженно-испуганными взглядами к партам. Спектакль был потрясающ, однако и плата за него ожидалась немалая, и кое-кому уже малодушно хотелось бы не участвовать в кульминации.
Искренне и громогласно высказав эфиру свое мнение о выпавших на ее нелегкую долю испытаниях, Марь Иванна припечатала класс еще более возмущенным 'К директору!', после чего стремительно вынеслась в коридор. Походка ее легкости не утеряла, что успокоило особо нервных девятиклассниц и слегка разочаровало виновника инцидента, в чьем характере умелый психоаналитик легко распознал бы садистские наклонности.
Впоследствии по школе полз невероятный слушок: в тот самый момент, когда заслуженные конечности совершили акробатический трюк и задрались к потолку, две отличницы с первой парты с изумлением увидели юркий зеленый хвост, выглянувший из-под строгой учительской юбки. Был он тонок, в махровых желтых нашлепках, неправдоподобно гибок и даже будто бы умен: вывалившись на затоптанный линолеум, поспешил укрыться в складках юбки.
Над слухом потешались, но, вопреки всякой логике, он не стихал.
Некоторые говорили также, что хвостов было целых два, а то и три, но эти домыслы отметались, как вовсе неправдоподобные. Хотя, если подумать, в чем концептуальное отличие между одним зеленым хвостом в мохнатых нашлепках и тремя такими же хвостами? Не более, чем между 'двойкой' за контрольную по химии и 'двойкой' в четверти - одно сплошное количество, неспособное перейти в качество.
Между тем двоечник Потапов поспешил уничтожить следы преступления. Резво снявшись с насиженной галерки, подхватил он злополучный трехногий стул, лишившийся теперь еще и пары шурупов, но призадумался. Ибо в тот самый миг, когда рука его уже сжимала фанерную спинку, из пыльного угла метнулся острый отблеск.
Помимо склонности к глупым шуткам, с детства отличался Потапов неуемным любопытством. Не выпуская спинку из рук, шагнул он в угол и щепотью выудил из-за плинтуса светящуюся горошину будто бы черного стекла.
Во глубине безделушки искристо светилась не то белая звездочка, не то разлапистая клякса, выпуская кривые щупальца к самой поверхности и пряча их вновь. Еще глубже теплился золотой огонек - острый и радостный, наполняя душу невнятным томлением, заставляя пальцы непроизвольно дрожать... впрочем, позвольте. Горошина действительно мелко дрожала, да еще, кажется, и звенела при этом едва слышно, как звенит на морозе задетая ветром бурулька.
Вот, что делает с человеком невовремя проявившееся чувство прекрасного! Засмотрелся двоечник Потапов на чудесную диковину, заслушался, а уже яростное возмездие в лице директора школы Игоря Михайловича стоит на пороге, и уже брови начальственные съезжаются на переносицу при виде Потапова на месте преступления, и уже рот директорский готов извергнуть страшную хулу и заклеймить хулигана позором... но довольно.
Авторам чуждо сомнительное удовольствие наблюдать за страданиями живого существа, пусть даже и кругом себя виноватого. А посему оставим на этом двоечника Потапова, и весь девятый 'А' класс, и обратимся ко времени более позднему, когда гневная запись в потаповском дневнике была уже подписана, а радостная трель звонка подвела черту под несостоявшимся уроком химии.
Удалились притихшие девятиклассники, убрался, пурпурно горя ушами, пристыженный Потапов. Только сам директор не ушел. Стоит посреди класса, мрачно сверля взглядом многорукие штативы, и представляет, как придется утешать расстроенную Марь Иванну. И малодушно надеется, что надоест химической даме пить директорский чай из щербатой чашки, что докушает она оставшиеся в вазочке с нового года конфеты, да и отправится жаловаться товаркам в учительскую.
Стоит директор, а сам машинально в пальцах черную горошину вертит с егозливой кляксой внутри. И сам не заметил, где подобрал.
Зудит себе потихоньку горошина, звенит крохотным сверлышком, вгрызающимся в плоть мироздания. И будто уже громче жужжит она, и появляются в звуке том неведомые прежде обертоны. Так что даже Игорь Михайлович из дум своих тяжких вынырнул, на горошину глянул недоумевающе, да и к уху ее поднес - прислушаться.
