Варг…
– Правильно, Варг. Я назначаю тебя его убийцей – нет, я назначаю тебя возмездием. Все те, кого ты любил и кто умер вчера ночью… твои предки и потомки, потерявшие возможность родиться, потому что женщины, которые должны были родить тебе детей, так и не вырастут. Мертвые девочки лежат на мостовых и в затихших домах, и их руки уже никогда никого не обнимут… Все они взывают к тебе: отомсти! Я никогда не думал, что способен на ненависть… Я никогда никого не убивал, только резал коз, и то после этого мне было тяжко… Но сейчас я хочу видеть, как кто-то перережет ему глотку… как кто-то вонзит ему в сердце кинжал… или отрубит голову. Если можно убить человека всеми возможными способами – пусть это случится! Повтори еще раз его имя, парень…
Варг…
- Правильно, Варг… Ты должен заставить его страдать так, как страдали мы этой ночью – как страдали мужчины, дети, старики, женщины… Я назначаю тебя его палачом, и мой дух будет преследовать тебя, неупокоенный, пока ты его не убьешь. Повтори его имя, парень…
– Варг, – Водан сам не заметил, что заплакал.
Гончар умер, сжимая его руку, не обращая внимания на рыдающую над ним жену, заставляя мальчика повторять имя того, о ком знали все – того, под знамена которого собрался весь мятежный Валлас. Бывший король арены Вандервилля, Варг-гладиатор…
После смерти гончара Водан с женщинами ощупали каждый угол, каждый камень. В подземный склеп вели только две дороги, больше выходов не было. Они оттащили труп подальше в туннель, чтобы разлагающееся тело не отравляло и без того отвратительный воздух. Он бесконечно пополнялся ядовитыми парами, просачивающимися из-под земли, и идущими от испражнений, вливающихся вместе с текущей водой.
Им показалось, или коллектор стал нести другие запахи: крови и мертвечины? Или это труп в тепле стал разлагаться так быстро? Или их собственные фекалии и моча?
Почти сразу со смертью гончара у Мартины пропало молоко, и ребенок стал пищать почти непрерывно. Его тоненький голосок разрывал мозг, сливаясь с каплями: кап-кап-кап… у-ааа… у-ааа… у-ааа… Водан затыкал пальцами уши, но ничего не помогало. Младенец кричал будто в его голове, а вода капала на темечко, превращая жизнь в невозможную, невыносимую пытку…
Старый Родри встал и так тяжело вздохнул, что вздрогнули все. Наклонился и долго шарил во мраке руками, собирая каменные обломки – угол саркофага откололся по неизвестной причине, и острые куски были рассыпаны на полу. Он, загребая ногами, пошел куда-то… раздался странный звук, как будто он разрывал руками что-то. Потом шаги приблизились снова, и Родри позвал:
– Мартина…
– Здесь я, – всхлипнула женщина.
Они плакали с женой умершего гончара, не прекращая. Плакали беззвучно и лишь когда изредка обменивались фразами, по их заложенным носам и всхлипывающим голосам можно было это понять. Старик подошел к ней. Все замерли…
– Ешь, – сказал очень странным голосом. – Ешь… если хочешь сохранить дитю своему жизнь – ешь.
- Что… это? Что ты мне даешь? Что это?! – Мартина вдруг закричала так громко, что от ее крика заложило уши.
Послышался шорох и глубокий вздох с места, где расположилась жена гончара. Как будто она поняла, что сделал Родри – женщина встала и пошла к нему. Раздались звуки борьбы…
Старик был еще крепок. Вжавшийся в стену Водан понял, что он оттолкнул подошедшую так, что она упала, и сурово сказал:
– Мужу твоему уже все равно, а дите жить должно… Ешь!
– Нет!.. Нет!.. Нет!.. – плакала Мартина, всхлипывая все громче и громче. – Нет!
– Как хочешь, – Родри отошел от нее и начал громко чавкать в темноте. – Водан, иди поешь…
– Что поесть? – выдавил мальчик из себя. – У нас ведь нет… нет еды…
– Не было… появилась, – старик что-то жевал. А потом сурово сказал: – Не хочешь есть, Мартина, потеряешь младенца своего.
Снова раздался плач вдовы… Она поползла на свое место. Водану уже не нужен был свет, чтобы следить за передвижением своих товарищей по несчастью в склепе. Ребенок плакал и плакал… Кажется, прошла целая вечность, когда жена умершего гончара вдруг глухо и громко сказала из своего угла:
– Ешьте… ешьте его, – и повысила голос: – Мальчик… Муж мой наказал тебе отомстить… за всех нас… за него… Иди, ешь.
– Что есть? – по-прежнему не понимая, прошептал Водан, внутренне сжимаясь.
– Иди, ешь… труп.
Они потеряли счет дням… У них теперь были и вода, и еда. Он не прикасался к еде, но ели ее уже все, кроме жены гончара и его, Водана. Ребенок перестал плакать, но умер вскоре… Однажды все проснулись от безумного крика Мартины:
– Нет!.. Нет!.. Нет!
Старый Родри подскочил к ней и сказал громко, обращаясь ко всем:
– Умер!.. Умер малец…
– Нет!.. Нет!.. Нет!.. – продолжала кричать Мартина, вскочила, вдруг бросилась к подземному ходу, и ее удаляющиеся быстрые шаги, зашлепавшие по воде, раздались во мраке, затихнув вдали.
Никто не шевелился… Долго ничего не было слышно. Снова шаги – на этот раз приближающиеся, – женщина шла и плакала в голос:
- Ход завален! Они засыпали канализационный сток! Мы замурованы!
Все вскочили и бросились туда, откуда только что вернулась Мартина. Миновали труп гончара – вонь была невыносима даже для них, уже привыкших и к газам из-под земли, и к сырости, и к запаху собственных фекалий и мочи… Держась друг за друга, гуськом, они шли в кромешной мгле, снова погрузившись в воду. И только сейчас поняли, что вода больше не текла! Это уже была стоячая вода – вход, которым они воспользовались, засыпали…
Развернулись, снова пересекли большую залу подземного склепа, прошли мимо трупа и направились уже в другую сторону, откуда спустились мужчина и женщина. И там их постигло то же самое: гора битых черепков, обрушившаяся сверху, засыпала вход в подземелье.
– А-а-а-а-а!!! – закричала Мартина так страшно, что у Водана закружилась голова и пустой много дней желудок скрутило адской болью.
Все было кончено… Все было напрасно, смерть настигла их.
Вначале умерла жена Родри, а старик, вероятно, сошел с ума, потому что сейчас ел не переставая, вгрызаясь в ее мертвое тело. Потом он начал стонать:
– Больно!.. Больно!.. Больно! – катался по полу из-за болей в животе и снова ел, и оправлялся там, где ел, а потом вдруг замолк…
Водан вдруг вспомнил, что давно не слышал голос жены гончара… Она так и не сказала, как ее зовут. Он пошел на ощупь к тому месту, где она всегда сидела – пошел молча, крадучись, пока не наткнулся на что-то холодное и мокрое, раздувшееся и мягкое… Она тоже умерла.
Вонь вокруг стояла нестерпимая. Сошедшая с ума Мартина пела тоненьким голоском младенцу, труп которого разлагался в ее руках, и время от времени говорила:
– Ешь!.. Ешь!.. Ну пожалуйста, ешь! Почему ты
