Он приподнял брови:
– Я не знал, как еще сказать, что люблю тебя, Теарин.
Наверное, если бы эти слова прозвучали раньше, они имели бы смысл. Сказанные тогда, перед тем, как его сердце остановилось, они прошли навылет и зацепили мое. Но сейчас?
– Сказать, что ты меня любишь? – спросила я. – Сказать, что любишь? Когда я задыхалась от боли, потеряв самое дорогое?
Запечатанная под коркой магма обжигающей боли от потери того, кого я так и не сумела прижать к груди, сейчас тоненько хрустнула. Я привыкла считать, что все это осталось в прошлом, но, кажется, не осталось. Сейчас я смотрела ему в глаза и чувствовала, как эта трещина бежит по мне, раскрывая изнутри плавящий сердце огонь.
– Я тоже его потерял, Теарин. – Глаза Витхара потемнели. – Мне тоже было больно. Об этом ты не подумала?
– Нет, – сказала я. – Не подумала. Поэтому мы с тобой никогда не подходили друг другу. Ты не думал обо мне, а я о тебе.
Я отвернулась.
Знала, что это слабость, и совершенно точно знала, что эта слабость дорого мне обойдется, но сейчас, стоя на берегу в насквозь промокших от теплого океанского прибоя туфельках, в которые набилось песка, я снова задыхалась от боли.
«Я должен был сделать тебя своей женой».
Лучше бы он этого не говорил! Потому что меня снова отбросило назад, в тот день, когда мы плыли сюда на корабле и когда под моими ладонями билось живое маленькое сердечко.
– Это была совершенно нелепая затея, Витхар, – сказала я. – Привезти меня сюда. Поэтому…
– Теарин.
Голос его прозвучал глухо и сдавленно, а потом меня окатило волной пламени. Огня и такой сумасшедшей, дикой тоски, от которой сердце на миг перестало биться, а потом рванулось с такой неистовой силой, что во мне кончился воздух. Потому что руки Витхара легли мне на плечи, потому что он вздохнул судорожно и низко, опаляя дыханием шею.
– Я ждал тебя семь лет, – хрипло произнес он. – Долгие семь лет я не знал, когда ты вернешься… Семь лет и каждый день жизни без тебя был как год. Мне казалось, я был должен умереть и заново родиться несколько раз, но я просто умирал, Теарин. Без тебя.
Это была правда, я чувствовала ее, как могла бы чувствовать силу своих слов. Но от этого она была еще более ужасна, потому что говорил он, а чувствовала я.
– Я не знал, вернешься ли ты вообще. Мне оставалось лишь верить, что свобода, которую ты так хотела, не окажется в твоем сердце сильнее меня. – Накидка скользнула между нами и упала к моим ногам.
Я никогда не чувствовала ничего подобного.
Страсть – обжигающую, сводящую с ума – да. Исступленную нежность на грани – тоже. Но такого яростного, звериного, истинного отчаяния, втекающего в меня всего лишь через прикосновение сильных ладоней и низкий голос, – нет. Ни разу.
Ни разу я не чувствовала себя так… словно его боль рождалась во мне снова и снова.
– Я не мог тебя отпустить… но и держать при себе пленницей тоже больше не мог. Я хотел, чтобы ты вернулась ко мне сама. – Вслед за дыханием кожу обожгла кожа. Такая же раскаленная, как чешуя дракона. Царапнувшая скулу щетина заставила содрогнуться, как от самого жесткого и откровенного прикосновения.
– А если бы я не вернулась? – глухо спросила я. – Если бы я никогда не вернулась, Витхар?
Ладони на моих плечах сжались сильнее, а потом расслабились. Он развернул меня лицом к себе, и темный, как глубина ночи, взгляд ударил всей мощью пламени.
– Это стало бы моим вторым поражением. И последним.
– У тебя не было поражений, Витхар, – сказала я.
– Всего одно. До этого дня. – Он смотрел мне в глаза, по-прежнему сжимая мои плечи. – Та ночь, когда я не сумел спасти нашего сына.
Я не нашла в себе сил ответить, потому что не знала что. Вместо меня продолжал он:
– Ты потеряла сознание, Теарин. Я видел, как он несет тебя на руках. Я видел, как умирал наш ребенок, хотя я был рядом и пытался вернуть ему огонь, но у меня не хватило сил. Это был первый и единственный раз, когда у меня не хватило сил, и именно в ту ночь его сердце перестало биться.
Я по-прежнему молчала. У меня не хватало слов, а может быть, их просто не было.
Теперь замолчал и он, и это молчание разбивалось лишь шелестом волн, омывающих наши ноги. Наверное, так же мы могли молчать много лет назад, когда я пришла в себя. В память о нашем сыне. Так мы должны были молчать в то утро, в тот день или в тот вечер… я не помнила. Я вообще смутно помнила первые дни после своей потери, вот только сейчас сказала:
– Это был день, Витхар.
– Что?
– Когда я потеряла его… Это был день.
– Для меня это по-прежнему ночь. Самая темная ночь в моей жизни.
Я снова не смогла найти в себе силы ответить. Мне казалось, стоит мне задать один короткий вопрос, и вслед за ним обрушится шквал упреков. Или слезы – да, больше всего я боялась слез, этого проявления слабости, которое не хотела показывать никому. Поэтому я молчала, про себя отмеряя секунды.
Мгновение за мгновением.
Думая о том, что могло бы быть и чего уже никогда не будет.
Это всегда помогало: думать о том, чего уже никогда не будет. Оно словно проводило границу между реальностью и моими желаниями, в которых все происходит совсем иначе.
– Скажи что-нибудь, Теарин, – попросил он.
– Сказать – что?
Витхар не ответил.
Тишина, разделяющая нас, с каждой минутой все сильнее врезалась в сознание. Потом он наконец произнес:
– Я верил в то, что ты вернешься ко мне, – это прозвучало горько, – и ты вернулась. Совершенно иной.
– Скажешь, ты остался прежним? – Я повела плечами, сбрасывая его руки.
Потом снова повернулась к океану, стянула туфельки, которые окончательно промокли, и села на песок.
– Нет, – подтвердил он, садясь рядом, – не остался. Когда-то я верил, что все в мире подчиняется законам силы и старшинства. Что я смогу уберечь свою страну, себя и любую, кто будет рядом со мной.
Мне вспомнилось, как в детстве мы с отцом, мамой и Сарром выбирались из дворца, чтобы отдохнуть у реки. В Ильерре не так много песка, но есть один островок, где берег полностью песчаный, и вот там отец впервые научил нас строить красивые замки. Сарр был совсем крошечным, поэтому основная его задача заключалась в том, чтобы натаскать нам воды для глубокого рва. Он зачерпывал воду с помощью соусницы, которую мы брали на обед, и случайно уронил ее на самую высокую из башен. Башня развалилась на глазах, вода залила другие, и они «поплыли», а соусница вонзилась в центр красивого двора, который я разрисовывала острой палочкой минут пятнадцать.
– Ты все испортил! – крикнула я. – Смотри, что ты
