«Нет».
Нет, она не думала о них. Мия просто лежала в кровати, курила и ждала свою девушку. Из-под длинных черных ресниц наблюдая за дверью. Но песок в часах рядом с ней медленно сыпался, а Эшлин все не возвращалась из купальни. Мия уже начинала думать, что она отправилась спать в свою бывшую комнату в крыле аколитов.
Ей не хотелось проводить эту неночь в одиночестве.
А затем дверная ручка повернулась, и вошла ее девушка. И тяжесть с плеч Мии тут же сняло как по магике.
Волосы Эш были влажными после ванны, потемневшие локоны струились по плечам. На ней была черная шелковая сорочка, лоб омрачала морщинка, и, закрыв за собой дверь, она одарила Мию лишь мимолетным взглядом. Ее глаза были затуманенными, встревоженными и того же оттенка, что море во время бури. Но сердце Мии все равно забилось быстрее от ее вида. Она наблюдала, как аркимический свет играет на коже Эшлин, изучала глубокие тени, мягкие изгибы и ноги, длиной до самых небес.
– Ну здравствуй, красавица.
Мия попросту откинула меховое одеяло. Под ним она была почти голой. Длинные пряди струились черными реками по ее плечам и бледной коже. С губ сорвался завиток дыма. Вокруг ее талии была завязана лента из теней – милый бантик, не оставляющий простора воображению.
– Нравится? – улыбнулась Мия, проводя пальцами по бархатной черноте. – Последний писк моды. Его носят только лучшие донны.
Эшлин окинула ее взглядом с головы до пят.
– Выглядит прохладно.
Мия провела руками по своей груди, животу, спускаясь все ниже, и сжала их между ног. Ее спина слегка выгнулась, дыхание стало томным.
– Нет, тут тепло, Эш, – пробормотала она. – Очень тепло.
Мия не хотела думать. Только чувствовать. Только трахаться. От одной мысли об этом ее пульс участился. О том, как она толкнет Эшлин на меха, и они отымеют друг друга, останавливая шестеренки, кружащиеся в ее голове, заглушая все вопросы и просто…
Но Эшлин не двигалась. Не отходила от двери.
– Подойди ко мне, милая, – прошептала Мия, раскрывая свои объятия.
– Нет, – ответила Эш.
– Пожалуйста… Я хочу тебя.
Ваанианка просто покачала головой.
– Ты не меня хочешь.
– Как ты можешь…
– Ты просто хочешь избежать разговора, Мия.
Та посмотрела в глаза своей девушке. В ее груди расцвела крошечная искра злости.
– И о чем мы с тобой должны поговорить, Эшлин?
– О, даже не знаю, о цене на девственниц в Ваане? – Эш возмущенно взмахнула рукой. – А ты, блядь, как думаешь? Я целый час слушала этого старого скрипучего уебка, и несмотря на все бахвальство и бред, похоже, его наилучший вариант – тот, в котором ты окажешься мертвой! Элиус хочет, чтобы ты убила себя!
– Элиус хочет, чтобы я восстановила равновесие между Ночью и Днем.
– Потому что ему самому не хватило силенок!
– С тех пор, как я появилась здесь… Каждый мой шаг, все, что я делала, направляло меня к Короне Луны.
– Это полная хрень, и ты это знаешь.
Мия потерла ноющий лоб и вздохнула.
– Я ничего не знаю.
– Я не пойду с тобой, если ты об этом думала, – заявила Эшлин. – Я не дам тебе карту и не стану помогать тебе убить себя. Я просто не могу.
– …Эш, я достаточно часто видела тебя голой, чтобы запомнить ее.
– Да проклянут тебя Дочери, Мия Корвере! – прошипела Эшлин.
Мия вздохнула и достала сигариллу, вновь прикрывая свою обнаженную кожу одеялом.
– Знаешь, я не помню, чтобы нас здесь этому учили, но у тебя настоящий талант портить настроение.
– Я серьезно, Мия!
– А я, думаешь, нет?! – прокричала она, наконец вспылив. – Думаешь, я не понимаю, что происходит? Что на кону? Я сидела тут целый час, пытаясь не думать о том, что у меня нет ни одной причины соглашаться на это!
– Так не соглашайся! – тоже повысила голос Эш. – В жопу Элиуса. В жопу Луну, в жопу Богиню, в жопу их всех! Мы никогда об этом не просили! Красная Церковь разрушена, Клинки Скаевы убиты, а сам он сбежал отсюда, как побитая шавка!
Эш вихрем пронеслась через комнату и села на кровать. Затем взяла Мию за руку и пристально посмотрела ей в глаза.
– Мы лучшие ассасины, которые остались в республике. Давай отправимся в Годсгрейв, перережем этому ублюдку глотку, похитим твоего брата, и дело с концом! Кому не насрать на Анаиса или равновесие?
– Его частичка внутри меня, Эш, – Мия тяжко вздохнула. – Анаиса. Я чувствую его. В своем сердце.
– А как же я? – Эшлин прижала руку к груди Мии. – Разве моей частички там нет?
– Разумеется, есть, – прошептала Мия, сжимая ее пальцы.
– Я люблю тебя, Мия.
– И я тебя.
– Нет, – Эш покачала головой. – Иначе ты бы не спешила прощаться.
В глазах Мии набухли слезы. В ней был целый океан готовых пролиться слез.
– Я не хочу прощаться.
Эшлин погладила рабское клеймо на ее щеке. Шрам, рассекающий другую.
– Так останься. Останься со мной.
– Я… Я хочу…
Эш резко наклонилась, и их губы слились в отчаянном поцелуе. Мия закрыла глаза, чувствуя привкус слез, и обняла Эшлин за талию, прижимая ее к себе. Они еще никогда так не целовались, цепляясь друг за дружку, как утопающие, – два человека, плывущие по миру из пламени и солнц, из ночи и бурь. И все божества настроены против и хотят их разлучить.
Поцелуй медленно закончился, но Эш по-прежнему обнимала Мию, будто боялась отпустить. Она уткнулась лицом в волосы Мии и стиснула ее в объятьях.
– Останься со мной, – едва слышно взмолилась девушка.
Мия закрыла глаза и вздохнула. Держась из последних сил.
– Я не знаю, что делать. Не знаю, как поступить правильно.
Их губы вновь соприкоснулись – на сей раз ласковей. Долгий, сладкий поцелуй был наполнен болезненным, блаженным желанием. Пальцы Эш гладили ее по щекам и зарывались в волосы, и Мия вздохнула, когда язык девушки задел ее собственный. Поцелуй становился глубже, и руки Эшлин принялись бродить по ее телу. Вниз по шее к ключицам. Ненадолго задержавшись на груди, наконец спустились к ленте на талии Мии.
– Я хочу быть с тобой вечно, – прошептала Мия.
– Всего лишь? – пробормотала Эш, опускаясь ниже.
Мия покачала головой и закрыла глаза.
– На веки вечные.
Ей снился сон.
Она снова была ребенком, стоящим под небом столь серым, как мгновение перед пробуждением. На воде столь гладкой, как полированный камень, как стекло, как лед под ее босыми ногами. Простирающейся так далеко, насколько хватало глаз.
Рядом шла ее мать, держа Мию одной рукой, а другой – перекошенные весы. На ней были перчатки до локтя из черного шелка, длинные и мерцающие тайным сиянием. Платье матери было черным, как грех, как ночь, как смерть, и усеянным миллиардом крошечных точек света. Они светились изнутри сквозь флер ее юбки, словно булавки в шторах, задернутых
