Силана смотрела на договор и искала слова, чтобы ответить, но их не было.
— Какого Ирбиса между вами вообще творится? — спросил Рейз, и прервал, прежде, чем она успела сказать. — Нет, я не заткнусь. Я совсем запутался в том, что вы оба творите, и мне это вообще не нравится. Ты, — он ткнул пальцем в Калеба, — угрожал Силане направо и налево, готов был сойтись с Вейном, чтобы ее уничтожить, и повсюду кричал, как ты ее ненавидишь. Ты забрал меня у дознавателей и принялся рассказывать, как она меня бросит, и что дом ей важнее. А теперь предлагаешь его просто купить?
— Но она не бросила, — ответил Калеб. — Я ошибся насчет нее, — он усмехнулся криво и горько, и добавил, — я ошибся в этом. За ошибки надо платить. Будем считать это оплатой.
— Ты сам хоть понимаешь, чего хочешь? — Рейз злился. Злился за нее, хотел защитить ее от Калеба.
Силана смотрела на Калеба, каким тот стал. На нахмуренные брови, на складки в уголках губ, в усталые глаза.
И видела то, чего не видел Рейз.
Я потерял не только мать, но и сестру.
Как странно, что она не поняла этого раньше. Почему же закрывала глаза, ведь с самого детства…
Когда-то, еще детьми они нашли котенка. Маленького и совсем слабого трехцветного котенка. Из тех, что по слухам, приносят удачу. Мама сказала, что он не выживет, но позволила его оставить. Силана и Калеб назвали его Счастливчиком, устроили в гнезде из одеяла и пытались поить молоком по капле. Котенок тяжело дышал — медленно, очень тихо, беспомощно мяукал, и Силана с Калебом всякий раз гладили его, пытаясь утешить — легко-легко, просто чтобы поделиться теплом, потому что больше ничего не могли сделать. Они тогда спали по очереди, и до самого конца верили в чудо. Его не случилось, и Калеб рыдал, как могут только дети — громко и некрасиво, содрогаясь всем телом. А потом на весь день ушел в сад. Хоронить.
Силана не пошла с ним, и осталась плакать в своей комнате. А вечером Калеб пришел к ней снова, уже совсем другой — злой и решительный, с опухшими покрасневшими глазами. Он тогда сказал: Я думаю, его убило чудовище.
Чудовище, как из книжки, которую читала им на ночь мама. Чудовище, что летает по ночам и насылает болезни на детей.
Калеб говорил: не мог же котенок заболеть сам. Он говорил — нужно найти чудовище и отомстить.
Это были глупые детские фантазии, за которые он цеплялся, потому что не мог принять смерть. Смерть, в которой нет ни смысла, ни умысла, которую нельзя исправить и в которой никто не виноват. Он не умел — просто горевать.
Он так этому и не научился. И после смерти мамы Силана стала для него новым чудовищем.
Но он все же по-настоящему ее любил когда-то.
— Тебя мечет от крайности в крайность! — Рейз не видел этого, и он не знал Калеба.
— Я не стану обсуждать это с чужаком, — и Калеб злился, что посторонний лезет в их с Силаной дела.
— С чужаком? Да я ее муж. Так что придется тебе смириться, братик.
И только Силана могла все закончить.
— Хватит. Силана, ставь подпись, и выметайтесь оба из моего кабинета.
Но ведь не только Калеб отвернулся от нее. Она тоже.
Она думала только о том, как виновата, о том, как ненавидит себя. После их встречи, ни разу не пыталась объясниться, ни разу не пыталась стать ближе. Думала о войне, о том, что сломана и испорчена.
И никогда — о том, каково ему остаться одному, без матери и сестры. Каково ему… горевать.
— Рейз, — сказала она, и в комнате стало неожиданно тихо. Будто все замерло. — Я хочу, чтобы вы сейчас ушли. Пожалуйста.
Он посмотрел на нее, как на умалишенную:
— Уйти и оставить тебя с ним?
— Ты же так рвалась его увидеть. А теперь прогоняешь? — Калеб усмехнулся, а потом усмешка пропала будто не было, и смотрел он зло. Холодно, — Что еще тебе нужно? Я предложил тебе и гладиатора, и деньги. Все, что я прошу, чтобы ты убралась из маминого дома. Тебе некуда пойти? Купишь себе новый дом.
— Ей не нужен новый дом, ей нужно.! — вмешался Рейз, но Силана крепко сжала его руку поверх синяков, и он замолчал.
— Вы сможете сами дойти до комнаты? — спросила она. Не потому что волновалась, потому что хотела в тот момент, чтобы он ушел.
Рейз недовольно поджал губы, посмотрел на нее так, будто собирался еще спорить, и все же сказал:
— Справлюсь.
Он поднялся, уцепился за спинку кресла, чтобы не упасть и медленно пошел к двери.
Силане хотелось пойти с ним, помочь, но она осталась на месте.
Калеб встал тоже, дошел до высокого резного комода и достал из него бутылку, потянулся за стаканом, молча почти до краев.
— Не нужно, — попросила Силана.
Калеб обернулся, растянул губы в кривой улыбке:
— Я уже понял, что сейчас ты будешь говорить. И я не хочу слушать это трезвым.
Он пил, будто воду, почти не морщился. Так можно пить лекарство — быстро и стараясь не чувствовать вкуса. Не чувствовать ничего.
Силана дождалась, пока Калеб вернулся за стол.
Она взяла перо, подержала в руках, а потом сделала глубокий выдох и поставила подпись на договоре.
Аккуратно вывела каждую букву. А потом сказала:
— Я не возьму у тебя эти деньги. Вместо этого я хочу, чтобы ты позволил мне остаться с Рейзом до суда.
Калеб рассмеялся, громко и уродливо:
— И это все? После всего, что…
— Это не все. Еще я хочу, чтобы ты меня выслушал.
***
Он ничего не ответил, и злился. Силана видела по его судорожно сжатым пальцам, по глазам. По напряженным, будто каменным плечам.
И сказал он только:
— Немалая сумма за один разговор.
— Я знаю, — тихо признала она. — Но он того стоит.
Он расцепил пальцы, медленно отставил стакан в сторону и долго выдохнул. И когда заговорил, Силана услышала в его голосе сожаление:
— Никакие твои оправдания ничего не изменят.
— Я… не для этого хочу объясниться, — она сделала глубокий вдох, потянулась за пламенем внутри себя, потому что иначе не справилась бы. Не смогла бы продолжить, и признала. — Был момент, когда я сделала выбор. Момент до того я еще надеялась, что успею. Я читала твои письма, понимала, что мама умирает, и все уговаривала себя: еще немного, вот только отобьем новую волну, и я уйду. Совсем немного времени.
Он не перебивал ее, только налил себе еще — прозрачная янтарная жидкость плеснула через край, осела каплями на гладкой столешнице. А пить Калеб почему-то не стал, отставил бутылку.
— Ты мне верил, Калеб. Потому что ты меня любил. Я и сама себе тогда верила.
Она была такая наивная тогда. Еще гордилась собой и своим пламенем. Еще
