От мрачных вопросов критики марксизма и неравенства оптимумов, вообще от всех этих заумных рассуждений, перейдем к материям попроще: к формам государственного правления. Что касается общественного строя, или способа производства, то здесь проводить какие-либо ревизии марксизма представляется мне совершенно неуместным, верхом дилетантского эпатажа – по крайней мере в отношении рабства, феодализма и капитализма. Ничего нового я здесь придумать не смогу при всем желании.
Относительно социализма и коммунизма можно было бы продемонстрировать некие сомнения профана. Но мне известно, что Кауров, в активе которого 4 курса финансового вуза, в настоящее время пишет статью по этим вопросам, и я отсылаю к нему всех интересующихся. Как мне сказано, он хочет доказать, что социализм есть крайняя форма государственного капитализма; коммунизм же, лежащий, в отличие от остальных формаций, скорее в сфере моральных понятий, обсуждаем с точки зрения экономики быть не может. Я, в общем, симпатизирую этим взглядам, но, увы, недостаточно подкован, чтобы высказываться самостоятельно.
Переходя к форме правления, которая, как общеизвестно, является надстройкой над экономическим базисом, приходится с сожалением констатировать недооценку классическим марксизмом роли и функций формы. Недооценка эта тем удивительнее, что она противоречит собственной, марксистской же, диалектике, а именно – единству и взаимосвязи таких категорий, как форма и сущность. В самом деле, форма государства (то, что я ниже, собственно, и называю политической организацией) играет в его функционировании, развитии и гибели вполне самостоятельную роль, не сводимую к «базису». Борьба против монархии или, напротив, восстание против республики; развитие демократии или диктатура – все это зачастую происходило, смешивалось, губило и возвеличивало государства без всякой связи с системой социально-экономических формаций. Разумеется, присяжные экономисты для всего находили «базисный» предлог типа борьбы «средне-бедного класса деревенской буржуазии против средне-верхнего бюрократического дворянства». На мысль о самостоятельности формы наводит и тот факт, что данной экономической формации могут соответствовать самые разные формы политической организации: республика известна нам и из рабовладельческого, и из феодального, и из капиталистического периодов. Она успешно сосуществует и с социализмом; монархия также знакома по всем «эксплуататорским» формациям. Социализм, правда, с точки зрения прецедентов подкачал, но известно, что английские коммунисты вовсе не считают невозможной социалистическую монархию. Скорее всего, подобный строй неприемлем из пропагандистских соображений.
С другой стороны, терминология для обозначения различных политических форм до того запутана, что необходимо приложить немало усилий, чтобы разгрести эти авгиевы конюшни.
IIIДля примера возьмем тот же термин «монархия». На интуитивном уровне каждый из нас скажет, что это означает: власть наследственного правителя. Однако если это строгое определение строгого термина, то как быть с Польшей XVII века, где короля избирали на сейме? Как быть с Римской империей, где после смерти очередного императора трон неизменно занимал сильнейший полководец, так что это в какой-то момент стало правилом?
С другой стороны, вспомним республику в Нидерландах XVII–XVIII веков, которой правил пожизненный и наследственный штатгальтер, или же латиноамериканские республики XX века с их потомственными президентами. Как же быть с нашим определением «монархии»? Приходится признать, что оно как минимум неудовлетворительно. Например, в Средние века, да и позже, «монархом» был правитель «по милости Божьей и по собственному праву», а не по воле народа. Поэтому, когда на избранного сеймом претендента якобы нисходила благодать, он становился королем, а раз первый штатгальтер был избран народом, то и все его потомки, лишенные «собственного права», считались лишь представителями народа. Но нельзя же в научном определении оперировать понятием «милость Божья»!
Те же неопределенности при ближайшем рассмотрении дискредитируют и термин «республика». Исламский Иран после революции 1978 года стал республикой: однако фактически там заправляет пожизненный «руководитель революции» аятолла Хомейни, на самом деле Иран – такая же теократия, как и Ватикан. Советский Союз, где генеральные секретари являются фактическими правителями, не только пожизненными, но и никем не избираемыми, и где сместить такого правителя можно только путем дворцового переворота, – наиболее близкий нам пример республики. С другой стороны, в Королевстве Швеция или в Японской империи монархи не имели абсолютно никаких прав государственного управления; правили премьер-министры, избираемые парламентским большинством.
Итак, приходится констатировать, что традиционная терминология никак не отражает сути явлений. Во-первых, это происходит оттого, что декларированные конституциями формы правления нередко остаются только декларациями (СССР). Во-вторых, те же конституции подразумевают такой простор вариантов, что привычные классификации не срабатывают. О пожизненных латиноамериканских президентах и «протокольном» шведском короле речь уже была, вот еще пример: в тибетском королевстве Бутан парламент каждые три года выносит королю вотум доверия, а если вотум не вынесен, король обязан отречься от престола.
IVПопробуем поискать терминологические резервы в иной сфере. Вот слово «демократия», затасканное еще во времена Аристотеля. Буквально оно обозначает «власть народа», фактически же в него вкладывают такое количество значений, что оно теперь представляется лишь ловким пропагандистским трюком. Между тем, можно определить ее так: «участие граждан в управлении государством», и при этом рассматривать не дискретные застывшие блоки «демократия-недемократия», а различные уровни демократичности. Случай отсутствия демократии, когда управление страной находится в руках мало- или совсем независимых от граждан правителей, назовем «автократией».
Исследуя уровни демократии, мы сразу увидим два как бы ограничителя. Во-первых, это именно степень участия граждан в управлении: в древних Афинах, скажем, где народное собрание объединяло ВСЕХ граждан, она максимальна; где-нибудь в Англии нашего времени она велика, но все же наличествует легкий автократический элемент в виде королевы – и так далее, вплоть до абсолютной автократии типа Людовика XV или СССР при Сталине. Во-вторых, это соотношение общего числа полноправных граждан и числа людей, полностью или частично отстраненных от управления, являющихся «вторым сортом». В тех же древних Афинах в число граждан, разумеется, не входили рабы, составлявшие большинство населения, – они вообще были абсолютно бесправны. А вот в Англии полноправными гражданами являются все жители, если они достигли совершеннолетия, в своем уме и прожили в стране сколько-то лет.
Итак, мы имеем второй признак, во всяком случае, не полностью зависимый от первого. Назовем его, к примеру, «цензовостью», а степень участия в управлении – хотя бы «широтой». Опишем те же Афины как «сильноцензовую максимально широкую демократию». Может показаться, что я занимаюсь словесной эквилибристикой, не имеющей никакой практической ценности, однако нельзя забывать, что терминология – основа всякой науки. Возможно, математика потому и преуспела в сравнении с историей, что не возникало споров о том, что подразумевать, к примеру, под косинусом. Я льщу себя надеждой, что хоть немного помогаю будущей «социоматематике».
Разумеется, в определенных условиях «цензовость» и «широта» все-таки зависят друг от друга. Когда «цензовость» близка к максимуму, уже не ясно, что
