Впервые за утро Лёва достает из кармана дэдоскоп – вот те раз! Рамка вращается, да еще как: быстро и уверенно. Выходит, они наконец-то попали в «область нестабильности»!
Как только узнать, где именно здесь бифуркационная точка, если карту он уже совсем не помнит?
Впрочем… есть у Лёвы одна идея – и он убыстряет шаг.
– Скажите, Фёдор, – спрашивает он охотника, – а вы родились здесь или приехали?
– Местный я, – отвечает Фёдор, – и отец мой, и дед – все здесь охотились. Пушнину добывали, в город продавали. Раньше-то зверя было – ого-го сколько, не то что теперь!
Удивительно, думает Лёва, в самом деле – настоящий охотник. И говорит даже, как в книжках пишут, – народным таким говором.
– То есть ваши предки здесь всегда жили? И до Проведения Границ?
– Завсегда, завсегда. И до Проведения, и во время, и до войны, будь она неладна!
– А разве война и тут была? – удивляется Гоша.
– А то как же! Конечно, – отвечает Фёдор. – Места-то у нас какие – заповедные, колдовские! Мы, местные, завсегда шаманили помаленьку – и до Проведения, и апосля. Граница-то здесь хлипкая, непрочная – разрывов энтих полным-полно. Мы их местами силы кличем. Там любой мальчишка пройдет, коли обучен. Ну вот они и ломанулись, чтоб им повылазило!
Вот так удача, думает Лёва. Он-то рассчитывал, что придется долго наводить разговор на шаманов, потайные проходы, на всякое такое. А вот гляди-ка, Фёдор сам заговорил!
– А вы тоже – шаманите? – спрашивает Лёва.
– Ну, разве что помаленьку, – отвечает Фёдор, – если по делу что. Вот ружьишко себе добыл, мерканское, хорошее! У нас таких не делают. До Проведения, говорят, знали секреты, но мертвые как ушли – все с собой унесли. А куда ж охотнику без ружья?
– И эти ваши места силы знаете? – спрашивает Лёва. – И отвести можете, если попросим?
– Да вы с ума сошли, ребята! – кричит Зиночка. – Что значит «вот туда и пойдем»? Вы, что, забыли – нас Дима с ребятами у озера какой уже день ждет, волнуется! Вы, конечно, извините, Фёдор, но ни в какие шаманские места мы с вами не пойдем. И не смейте со мной спорить, дети! Я ваш учитель, в конце концов! Я старшая! Вы должны меня слушаться!
– Нет, – спокойно говорит Марина, – старшая здесь – я. И я говорю: у нас есть дела поважнее, чем идти к озеру. Мы не для этого сюда приехали. И сейчас мы пойдем туда, куда нас обещает отвести Фёдор. И вы, Зинаида Сергеевна, замолчите и пойдете вместе с нами.
Марина старается говорить спокойно, но Лёва видит: губы у нее побелели, ноздри дрожат от гнева, маленькие кулачки плотно сжаты.
– Марина! – удивляется Зиночка. – Как ты со мной разговариваешь! Ты забыла – я все-таки учитель!..
– Заткнись! – вдруг кричит Марина. – Заткнись, я говорю! Ничего я не забыла! Кто карту спалил? Кто по ночам рыдал? Ах, Димочка меня больше не любит! Тьфу! Влюбленная курица, дура – вот кто ты, а не учитель! И ты сейчас замолчишь и пойдешь с нами – или останешься здесь, на берегу. И выбирайся тогда сама, как знаешь! Мы тебе помогать не будем!
Лёва впервые видит Марину в такой ярости. Даже когда пятнашки избили его и Марина клялась отомстить – нет, даже сравнить нельзя!
Марина стоит у самой кромки прибоя, визг чаек словно вторит ее крику, каштановые волосы развеваются под ветром… Лёва любуется на нее.
– Зачем ты так? – говорит Ника.
– А ты за нее не заступайся, – зло отвечает Марина, – она за тебя не слишком-то заступалась! И когда Оля тебя травила, и когда Димочка ее милый требовал, чтобы ты рюкзак потяжелее несла, – где она была?
– Она пыталась… – говорит Ника.
– Ну ты тоже попыталась, – отвечает Марина, – вы квиты теперь.
– Ладно вам, девчонки, – говорит Гоша, – как маленькие, в самом деле. Что ты, Марина, разоралась, прям как Рыба в учительской. Зинаида Сергеевна, хватит плакать, пойдемте с нами. Мы ненадолго совсем, нам одно дело надо сделать – а потом и к озеру двинем. Нам в самом деле надо, и нас четверо, а вы одна. Считайте, что мы проголосовали и большинством голосов решили. Давайте я вам рюкзак подам – и пойдемте.
Они трогаются в путь, и Лёва замечает: Ника тихо говорит Гоше «спасибо», а потом берет его за руку.
Вот странно, думает Лёва, еще неделю назад я бы распереживался, что Ника на меня вообще внимания не обращает, – а теперь ничего, нормально. Ну и пусть она от Гоши не отходит, он же в самом деле клевый. И друг – самый лучший. И с Никой мы все равно друзья. Вот и хорошо, вот и ладно.
Лёва замедляет шаг, Марина догоняет его. Теперь они идут рядом. Лёва смотрит на дэдоскоп – рамка все еще крутится волчком, – но нет-нет да скосит глаза: ветер развевает каштановые волосы, и в солнечном свете они окружают лицо Марины, словно колышущийся ореол.
[Интермедия]Как кровьНа стеклянных дверях – табличка: «Закрыто на спецобслуживание», но Володя Петров хозяйским жестом распахивает створки.
– А, Владимир Михайлович! – швейцар широко улыбается. – С супругой сегодня? Проходите, проходите! Столик в углу, как вы любите!
Монетка исчезает в широкой ладони, Владимир с Наташей проходят в полупустой зал. Официант снимает со стола табличку «Заказано», отодвигает стул. Наташа садится.
Сегодня она – во франкском синем платье. Володя смотрит на жену, улыбается и раскрывает меню.
Наташа хихикает и показывает через стол – наверху затейливым шрифтом написано: Прейскурант фирменных и старинных блюд живой кухни.
– Даже когда хотят как у мертвых – все равно не могут, – говорит она, – хоть что-нибудь да обязательно испортят. Почему не написать по-нормальному: «Меню»?
Действительно, думает Володя, почему мы всегда все делаем так тупо и неотесанно? Неужели это никогда не изменится? Как же мы ошибались тогда, лет двадцать назад!
По работе Володя часто бывает в этом ресторане, привык к нему и не замечает, как сквозь роскошный декор пробивается обычное убожество. Сегодня он смотрит вокруг глазами жены, и ему немного неприятно.
– Да и интерьер так себе, никакого дизайна, – говорит он, с удовольствием перекатывая на языке мертвые слова.
Официант принимает заказ и гордо удаляется.
– Заметила, какая у него улыбка? – говорит Володя. – Умеют же улыбаться. Для каждого – своя улыбка. Кому – подобострастная, кому – покровительственная, кому – презрительная.
– А нам какая? – спрашивает Наташа.
– Нам – дружелюбная, – говорит Володя. – Это потому, что я знаю, сколько на чай оставлять.
Наташа хихикает.
– А помнишь кафе «Приморское»? – говорит она. – Тогда нам не до официантов было!
– Еще бы! – отвечает он. – Две чашечки кофе, пирожное и бутылку тавридского портвейна.
Наташа чуть слышно прыскает. Владимир очень любит этот ее смех – словно она хочет расхохотаться и сдерживается только усилием воли.
Так же она смеялась, когда уже в столице они снова решили сходить в ресторан, а швейцар не пустил их, студентов. Сказал что-то вроде ходят тут или рано вам еще, помянул
