Во-первых, естественно, сам бронепоезд. Как они и предполагали, немцы из обломков нескольких составов попытались соорудить очередное чудо-оружие. И получилось у них, стоит признать, совсем неплохо. Неуклюже, правда, до одури, но все это компенсировалось внушительной огневой мощью. Шесть вагонов, из них три несли по две орудийные башни с трехдюймовками, два — по орудию калибром сто семь миллиметров и еще на одной фрицы, капитально извратившись, установили две зенитные установки «Эрликон»[12]. В довесок к этому имелись еще две платформы, на каждой по восьмидесятивосьмимиллиметровой немецкой зенитке и по установке счетверенных «максимов». Плюс куча пулеметов собственно в броневагонах. Такой вот монстрик на колесах, приводимый в движение сразу двумя паровозами.
Во-вторых, боезапас. Кто-то из бойцов неприлично взвизгнул, увидев, что им досталось. Верные своему принципу тащить все, что гвоздями не приколочено, фрицы свезли сюда жуткую пересортицу трофейных боеприпасов. Целый склад. Многое было не нужно вообще, однако и того, что подходило для имеющихся орудий и пулеметов, хватало с избытком.
Ну и, в-третьих, конечно, бензин. Целых три цистерны. Их, отступая, потеряла на этой станции Красная армия. Обычное дело в тот момент. А немцы по-хозяйски оприходовали. В результате все это богатство досталось победителям, теперь жить можно. И, хе-хе, нужно!
Слушая радостные и не всегда цензурные вопли их отрядного хохла сержанта Глушко, поставленного за врожденную домовитость интендантом, Сергей деловито рассматривал ящики со снарядами, безразлично пиная их носком сапога. Громов, бодрый и веселый, словно в очередной раз переживающий возвращение молодости, стоял рядом и с интересом осматривал маркировку. Если верить ей, боеприпасы были совсем новенькими, выпущенными буквально год назад. Стало быть, не подведут, если что… Все это хорошо, конечно. Главное, когда будут такое богатство взрывать, сделать так, чтобы не смахнуло половину города. Люди-то ни в чем не виноваты, это армия не смогла их защитить, и создавать им проблемы сверх обусловленного войной минимума не хотелось.
Хотя, откровенно говоря, имелся вариант. Насколько хороший — это уже второй вопрос. Даже при оптимальных раскладах он попахивал не храбростью и даже не наглостью. Скорее, это было что-то на грани хамства. Хотя, откровенно говоря, неизвестно даже, что лучше. В истории не раз и не два случалось. Что проходили и куда более серьезные авантюры. Жаль, времени на принятие решения нет, и информации мало. Последнее, впрочем, можно было исправить. Ну, или хотя бы попытаться.
Небрежно похлопывая по голенищу тщательно очищенным от коры ивовым прутом (стек в духе британского или прусского офицера выглядел бы лучше, но за неимением данного атрибута пришлось использовать бюджетный вариант), он вернулся в депо, подошел к стоящим здесь же создателям железнодорожного бронечуда. Все они, и работяги, и выпущенные из-под замка инженеры, сбились в компактную группку, охраняемые двумя бойцами. Их Громов выбрал из-за самого внушительного вида, и, судя по взглядам, то и дело бросаемым задержанными на дылд в форме и с автоматами, оказался прав. Нервировали они железнодорожников страшно. Усмехнувшись, Сергей, тут же вычленив из общей толпы инженерный состав, небрежно ткнул в их сторону прутом:
— Ты, ты и ты, выйти из строя.
Разумеется, никаким строем здесь и не пахло, однако указывать Сергею на его неточность никто не рискнул. Быстренько вышли и, судя по напряженным лицам, не ждали от предстоящей беседы ничего хорошего. Сотрудничество с немцами — это вам не хреном об асфальт. По законам военного времени никто и разбираться не будет, чем их к этому сотрудничеству склонили. Есть факт, а заставили там или нет — это вряд ли интересует стоящего перед ними человека с огромным маузером и усталым лицом. Кто постарше — тот, может, и не будет рубить с плеча, но этот-то молодой! А молодости свойствен максимализм. Такой вот ход мыслей, предсказуемый до зевоты. А вот ее Сергей сдерживал с трудом. Адреналин схлынул вместе… как любят говорить эстеты, с вдохновением боя, осталось желание прилечь минут этак на шестьсот. А здесь вон с этими олухами разбираться приходится.
— Ну что, джентльмены. И кто ж надоумил вас построить немцам этот… дредноут? — поинтересовался он, стараясь говорить максимально безразлично, и все же не удержался от зевка. Почему-то именно это рефлекторное движение заставило инженеров резко дернуться. — И вообще, представьтесь, что ли. Отчетность в нашем деле прежде всего.
Короткая, максимум в полминуты, пауза, затем один из троицы, самый на вид старший, лет этак сорока, и представительный, шагнул вперед:
— Костромин, Виктор Сергеевич, инженер Харьковского паровозостроительного завода.
— Остальные?
— Тоже, мы…
— Стоп. Это того, где танки делают?
— Ну… да.
— А теперь объясните мне, как вы оказались здесь, когда немцы к Харькову еще не подошли даже?
Это был чистейшей воды экспромт, выпад наудачу. Когда именно немцы заняли Харьков, Сергей не помнил[13], однако в цель он попал точно. Инженер опустил глаза:
— Мы перед войной были направлены в командировку почти к самой границе. Попали в плен буквально на второй день войны…
— И не нашли ничего лучше, чем сотрудничать с немцами. Я вас правильно понял?
— Послушайте, молодой человек, да как вы…
— Ильвес!
Курсант, стоящий чуть позади, молча шагнул вперед и закатил Костромину плюху. Не слишком жесткую — так, для порядка. Чтобы знали, кто здесь главный папа. Сергей, глядя на вытянувшуюся рожу собеседника, приятно ему улыбнулся:
— Итак, Виктор Сергеевич, продолжим. Вы попали в плен… Среди моих людей хватает побывавших в плену. Только они почему-то из него вырвались и теперь воюют. Отлично, к слову, воюют. А вы, получается, решили на службу к оккупантам пойти. Сами, или надоумил кто?
О нюансах пребывания в плену, освобождения, равно как и о том, что готовых сотрудничать с немцами изначально тоже хватало, Сергей решил промолчать. Зачем? Для выстраиваемой им линии разговора это были ненужные и даже вредные подробности.
Вообще, со стороны это выглядело, наверное, комично. Все же Сергей был вдвое младше Костромина, а разговаривал свысока, будто строгий завуч с нашкодившим первоклассником. Вот только на его стороне, помимо сомнительного преимущества жизни в информационном обществе, были сила и уверенность в собственных позициях. А Костромин, как ни крути, с точки зрения современных законов и понятий был кругом
